— Ты меня хочешь? — прошептала она.
— Еще как, — отозвался я.
Вероника нежно меня поцеловала и начала ритмично тереться промежностью о мои бедра. Она пахла ментоловой мазью. У нее был вкус виски.
Она снова изогнулась, заведя за спину округлые руки, чтобы расстегнуть бюстгальтер. Ее образ расплывался перед моим взором, затуманенным алкоголем, но на секунду мне удалось сфокусировать взгляд на ее воспаленных, бездонных глазах. Запрокинув назад голову, она закатила белки.
— Слезь с меня, — сказал я.
Вероника мгновенно перестала тереться об меня и опустила руки.
— Что?
— Марш домой, к детям.
— При чем тут дети? Они уже спят.
Она еще крепче стиснула бедрами мой торс. Я оттолкнул ее.
— Вероника, уходи!
— Как скажешь, — раздосадованно хохотнула она, слезла с меня и надела футболку.
Я встал.
— Ты что, педик?
— Нет, не педик.
— Ты меня не хочешь? — с неподдельным разочарованием на лице спросила она и страдальчески подняла брови.
— Хочу.
Вероника вдруг обвила меня руками, навалилась коленом на мое бедро и принялась страстно целовать. Я высвободил язык, отпихнул ее и заорал:
— Прошу тебя, убирайся ко всем чертям!
— Подумаешь! — Она пожала плечами и ушла.
Я прикончил остатки виски и в очередной раз набрал номер безработной звезды кино Стивена Силвейна. Я решил, что попрошу его найти кого-нибудь другого для этой работы. Увы, Силвейна опять не оказалось дома. Я сел и написал то самое письмо Винсенту, пьяный в доску и снедаемый вожделением.
III. ВАЙНОНА
19
Когда пятнадцатилетняя Вероника изо всех сил тужилась, выталкивая на свет младенца № 3, известного под именем Винсент, я кое-как пытался закончить последний семестр в колледже. Школу я терпеть не мог, потому что очень не любил находиться среди людей. Я ненавидел атмосферу класса, необходимость сидеть вблизи друг от друга; ненавидел длинные ряды парт, источающие тепло тела, головы, повернутые в одну сторону, с одинаковыми мыслями внутри… Несмотря на неприязнь к одноклассникам, я хорошо успевал, не прилагая особых стараний, поэтому мне стыдно, что, стойко продержавшись в течение шестнадцати лет учебы, я умудрился вылететь в последнем семестре выпускного курса.
Тогда мне как раз исполнился двадцать один год, и приобретать спиртное стало намного проще. Я взял за привычку появляться на занятиях под хмельком, что заметно скрашивало часы, проводимые в желтых стенах школы. Последние четыре года я тихонько сидел за партой — неизменно возле желтой стены, и вместо конспектов писал в блокнот гадости про одноклассников. От слов «групповая работа» меня выворачивало наизнанку: когда требовалось выбрать себе пару или объединиться в группу для выполнения какого-нибудь скучного детского задания, я предпочитал с небрежным видом покинуть класс и возвратиться только к концу урока. Определенное количество алкоголя в крови делало учебу гораздо более сносной. Не привлекая внимания к своей персоне, я плевал на всех и вся, и это позволяло мне чувствовать себя непринужденно.
Спиртное облетало и времяпрепровождение в общежитии. Я чаще выходил из комнаты и даже выпивал в компании. Как правило, от музыки, доносившейся из-за соседских дверей, мне хотелось запереться в своей конуре и не вылезать оттуда вообще, но, залив в глотку достаточное количество виски, я, к своему удивлению, вполне мог слушать то же, что и остальные, — разумеется, недолго.
В тот последний семестр я регулярно мучился похмельем и на утренних занятиях соображал с большим трудом. Лампы под потолком в классе всегда раздражали мои воспаленные глаза. Я заметил, что в самых неприятных заведениях обязательно светят отвратительно яркие лампы — длинные флуоресцентные трубки. В школьных классах, больничных палатах, в приемных у врачей, в казенных и общественных учреждениях — короче, во всех местах, наводящих на меня ужас, установлены именно такие лампы. Они никогда не польстят тебе, а наоборот, подчеркнут мельчайшие недостатки. Эти лампы словно визжат: «Смотри, любуйся — вот она, реальность! Гляди, гляди на это уродство!» Такой свет не дает теней, безжалостные лучи освещают все до последнего сантиметра, от них никуда не скрыться. В конце концов я начал приходить на занятия в темных очках.
Меня выгнали из колледжа после того, как один из преподавателей посреди урока все-таки обнаружил, что я пьян. Он с чувством рассказывал о том, как трудно было умертвить Григория Распутина, и тут вдруг мне в голову пришла случайная мысль, показавшаяся в тот момент настолько глубокой, что я решил ею поделиться.