Полагая, что в социальном плане Винсент идеально подходит под определение творческой личности, я не заставлял его заводить знакомства или выходить из комнаты. Вместо этого я купил ему электрогитару с усилителем и научил играть, предложив сочинять песни о своих чувствах. Я рассчитывал сделать его одиночество более комфортным и полезным, поскольку Винсенту предстояло смириться с ним на многие годы вперед.
— Слова «милый» и «унылый» хорошо рифмуются, — как-то пошутил я, когда у Винсента было мрачное настроение.
— «Даль» и «печаль» — тоже, — ответил он.
— Перестань кукситься. Поверь, тебе лучше быть одному.
— Ты всегда говоришь одно и то же, Харлан. Зачем?
— Потому что это правда. Слушай меня. Доверяй мне. А знаешь почему?
— Почему?
— Потому что «атлант» — анаграмма к слову «талант». Ты — талант, я — твой атлант.
Во всяком случае, такой разговор отложился у меня в голове, хотя, возможно, это лишь строчки из сценария к телесериалу, который Винсент написал, положив в основу наши отношения. Точно сказать не могу.
47
Вспоминая Винсента-подростка, я вижу перед собой тесную комнатку с деревянными полами и без окон. Комната погружена в темноту, единственный свет исходит от телевизора с экраном диагональю в двадцать один дюйм. В отблесках мерцает фигура тощего юноши с большими воспаленными глазами и грязной черной шевелюрой, пряди которой с одной стороны спадают на лоб. Он лежит на облезлой кушетке; на нем все та же неизменная одежда, которую он носил с четырнадцати-пятнадцати и чуть не до двадцати лет: черная майка, измятая белая рубашка с длинным рукавом, широкие темно-серые брюки и некогда белые носки.
Винсент беспрерывно чихает и кашляет, у него постоянная аллергия. Он щелкает пультом, перебирая все семьдесят каналов кабельного телевидения. Экранные лучи проникают в его плоть, отчего кажется, будто у него своеобразный телезагар, только это не загар, а нездоровая отечность, еще более заметная на фоне прыщей. Этот образ особенно характерен для пятничных и субботних вечеров.
— Разве сейчас ты не чувствуешь себя ленивым американцем? — обратился я к скрюченной фигуре.
— Ты же знаешь, я всю неделю писал, — ответил Винсент. — Работа отнимает у меня кучу сил. Мне нравится проводить уикэнд перед телевизором. Пожалуйста, оставь меня в покое.
— Оставлю, не волнуйся, только скажи, тебе вправду нравится? По телевизору показывают сплошную чушь, тем более в субботу вечером.
— Ты сам говорил, что я должен смотреть и учиться, как не надо делать. Разве не на этом строится мое образование?
— Ладно, умник. Я лишь беспокоюсь о твоем здоровье. По-моему, телевизионный экран стал твоим единственным окном в мир. Для писателя это вредно.
Винсент утомленно вздохнул.
— Мне не хочется ничего делать, не хочется выходить на улицу.
— Почему?
— Не знаю.
— В твоем возрасте я был таким же, веришь?
— Сам знаю, я — неудачник, который валяется на диване перед ящиком, но мне так легче. Когда в темноте светится телеэкран, чувствуешь себя как-то уютнее, будто дома.
— Ты скучаешь по дому?
— Я скучаю по отсутствию дома.
Мне захотелось утешить Винсента. Однако я не мог сказать «все наладится» или что-нибудь в этом роде, поэтому молча продолжил наблюдать, как он переключает каналы. От меня не укрылось, что он задерживается на программах, в которых показывают девушек.
— Разглядываешь буфера?
— Нет, просто девчонок.
Экран показывал симпатичную танцовщицу в бикини на канале Эм-ти-ви.
— Мне нравится смотреть на девушек по телевизору, когда они об этом не знают, — признался Винсент. — Можешь глазеть на них сколько угодно, а они и не повернутся в твою сторону.
— Они бы не сделали этого, даже если бы могли, — сказал я. — Оказавшись по ту сторону камеры, сразу перестаешь обращать внимание на все остальное. В лучшем случае это можно назвать односторонней связью.
— Да уж, девчушкам с ТВ на меня плевать.
— Им плевать на всех.
Винсент серьезно кивнул, словно подтверждая: «И то верно».
— А как насчет девушек, которые могут посмотреть на тебя?
— Ты о чем?