- Ну, вот. Пусть высохнет, - сказал Игорь, - Потом уже можно будет и кузбасслаком покрыть. -
- Ну, ты даёшь, - восхищаясь, сказал Карпач, - Ты как реактивный. Первый раз такое вижу, - говорил Карпач, засыпая чай во вскипевший чайник.
- Витёк, ты посмотри только, - сказал Карпач, вышедшему в это время из душевой Виктору, - Пока ты помылся, Игорь мне уже бирку забомбил. -
- Я же тебе говорил, что он классный художник, - сказал Виктор, вытирая розовое после душа лицо, - Душ у тебя нормальный. -
- Сейчас и чифирнём, после твоего душа, - сказал Карпач, - А Игорь, когда чифирнём, потом и помоется... Ты же спешишь, Витёк? -
- Да, - сказал тот, - Я бы посидел тут с вами, но Стасу надо помочь. -
- А что это у тебя за шрам на груди, у сердца? - спросил Игорь, разглядывая круглый шрам-вмятину, находящуюся прямо напротив сердца на груди Виктора.
- Да... Я мало кому говорю об этом, - поморщился Виктор, - Вон, и лопатка сзади раздроблена, - он чуть повернул спину, и Игорь увидел на его левой лопатке зашитые когда-то длинные шрамы, тянувшиеся как солнечные лучи от центра, в котором когда-то была большая рваная рана - Я же когда свою пристрелил, вышел в подъезд из квартиры,... а жить уже и не хочется... Я и пустил тогда себе пулю в грудь... Но она как-то по ребру срикошетила и прошла рядом с сердцем... Только лопатку, бля, раздробила. Болит сейчас, к непогоде. -
- Я этого не знал, - сказал поражённый этим рассказом Игорь.
- Ну, ничего, - бодро сказал Карпач, - Жив, - значит ты нужен ещё на этом свете. -
Виктор быстро оделся, быстро выхлебал из своего стакана горячий чай, и, гремя по своим зубам конфетой-леденцом, распрощался с друзьями за руку и вышел из кильдыма. А Игорь, допив свой чай, скинул сапоги, сбросил на стул свою верхнюю одежду и пошёл в душевую. Карпач в это время положил на тёплую ещё электроплитку откуда-то взятый им кусочек текстолита, а на него сверху положил свою бирку, чтобы она быстрее высохла.
Душевая, хотя и была маленькой и невзрачной, и с самодельным, сваренным из трубы смесителем, но давала хорошие струи воды. Воду можно было спокойно настроить на любую температуру, не то, что в общей зоновской бане, где с этим были одни мучения, и шла то холодная вода, то одна горячая. Игорь почувствовал, что чудесно помылся, когда вышел из душевой, всё ещё обтираясь полотенцем.
- Классная у тебя душевая, - сказал он Карпачу, быстро надевая свою одежду и обувая кирзачи.
- Ну, вот, - сказал Карпач, своими улыбающимися от природы губами, - От сейчас мы не спеша и чифирнём. -
Игорь почувствовал запах кузбасслака, и увидел, что написанная им бирка уже покрыта этой чёрной краской, и лежит, сохнет под электроплиткой.
- Минут через пятнадцать будет уже готова, - сказал Карпач, как-то незаметно перехватив взгляд Игоря.
- Не напрягаясь, всё замечает, - подумал Игорь.
- А ты давно уже сидишь? - Спросил он у Карпача, когда тот разливал чай в два гранёных стакана.
- Я то? - спросил улыбающимися от природы губами Карпач, - Двенадцатый пошёл уже. -
- Да-а-а... Ты уже большой срок отбомбил, - поразился Игорь. Ему почему-то казалось, возможно, из-за улыбающихся губ Карпача, что тот "сидит" лет шесть-семь, - Больше моего срока сидишь уже... У меня червонец. -
- А у меня - пятнашка, по мокрухе. Бери конфету. Пей чай, - сказал Карпач, и звучно отхлебнул горячий чай из своего стакана, - Сегодня Миша Калинин крякнул... От сердечной недостаточности... Ему меньше года уже оставалось чтобы свой червонец добить. -
Миша Калинин был заведующий баней. Это был высокий и грузный добродушный малый, лет за сорок. Он никогда не запрещал никому из зэков приходить в баню в одиночку, без строя. Любой зэк, если он смог дойти до бани, мог спокойно в ней помыться, во время от подъёма и до отбоя.
Когда-то, видя такое дело, банный шнырь начал везде лязгать об этом своим поганым языком. Он надеялся, что стукачи, рано или поздно, донесут об этом лагерному начальству, и те снимут Мишу с должности завхоза бани. Шнырю не хотелось лишний раз подтирать за кем-то пол в раздевалке бани. Но подлые совейские зэки быстро узнали об этом, и как-то настучали шнырю в бане тазиками по голове. После чего шнырь стал молчаливым.
- Жаль, - грустно сказал Игорь, - Хороший мужик был... Даже и не подумаешь. На вид такой здоровый... Я удавился бы, если б узнал, что меня ожидает такая судьба... Кого же сейчас после него "поставят"? Не дай бог "урода" какого-нибудь. -
- Ай! Не горюй, Игорюха! Кого-нибудь да "поставят", - сказал не унывающим тоном Карпач, - "Уродов" ещё на твой срок хватит. Давай-ка лучше я тебя развеселю. -
Карпач встал из-за стола и потянулся за баяном, стоявшим на шкафу.
- Не надо, Анатолий, - сказал Игорь, - Не люблю я звуки баяна. Мне аккордеон больше по душе. -
- А мы сейчас из него и аккордеон сделаем, - проговорил Карпач, усаживаясь на кровать, с высоким баяном.
Игорь увидел пять рядов кнопок на голосовой планке баяна, там же были и клавиши не менее шести регистров. Басовая планка была тоже из большого числа кнопок, и была почти на всю высоту инструмента. Карпач нажал какую-то клавишу регистра и потянул за меха инструмента, нажав несколько голосовых кнопок. Прозвучали звуки аккордеона.
- Это, конечно, не тот баян, что был у меня на воле. Там было двенадцать регистров. Но, всё-таки, - сказал Карпач, и прошёлся пятью пальцами по голосам, и пятью пальцами по басам инструмента. Игорь сразу услышал по звукам, что за баяном сидит профессионал, каких он ещё не встречал в этой жизни. Карпач бросил свой взгляд на Игоря и сказал, - Эх, Игорюха! Щас запою! -
Он сделал красивый проигрыш какой-то блатной песенки, и запел, глядя Игорю в лицо:
- Мать моя была Надежда Круп-ска-я,
Отец - Ка-линин Михаил.
И жили мы в Москве на Красной пло-ща-ди,
Иёська Сталин в гости заходил... -
Увидев, что на лице Игоря не проявилось никаких весёлых эмоций, Карпач сказал, - Ладно. Щас споём чё-нидь ещё. -
Он несколько раз проиграл какие-то мелодии, показывая при этом виртуозность своего исполнения. Игорь изумлённо смотрел, как короткие пять пальцев Карпача "бегают" по "голосам" инструмента. Но ещё больше поражало его то, что такие же пять его пальцев левой руки "бегали" и по басам. Играл он просто и свободно, даже не накинув ремни баяна за плечи. Они ему были как бы и не нужны.
Корпач сделал красивый проигрыш и вновь запел, искривив свой голос под голос жизнерадостного юнца:
- Чунго-чанга, - синий небосвод!
Чунго-чанга, - лето круглый год!
Чунго-чанга, - весело живём!
Чунго-чанга, - песенки поём! -
А потом зазвучал ещё более жизнерадостный фальцет "юнца":
- Чудо-остров, чудо-остров!
Жить на нём легко и просто!
Жить на нём легко и просто!
Чунго-чан-га!
Наше счастье, - постоянно - жуй кокосы, ешь бананы,
Жуй кокосы, ешь бананы! Чунго-чан-га!
Игорь посмотрел на лицо Карпача. На нём была "маска" жизнерадостного, улыбающегося, поющего зэка-идиота. И сама эта весёлая песенка, как будто она пелась именно о зоне, в которой они находились, и о "счастливой жизни" зэков в этой зоне. И этот жизнерадостный фальцет зэка-исполнителя, с улыбающимся и радостным лицом идиота, вызвали у Игоря просто приступ неудержимого хохота. Игорь хохотал, а Карпач продолжал пищать, как бы ещё более жизнерадостно и восторженно:
- Чунго-чанга, - счастье много лет!
Чунго-чанга, - мы не знаем бед!
Чунго-чанга, - весело живем!
Чунго-чанга, - песенки поём! -
Игорь хохотал так, что уже не мог хохотать, глядя на зэка-идиота, изображаемого Карпачём, и исполнявшего в полуголодной зоне эту песенку о счастливой жизни зэков в этой зоне. Тело его уже беззвучно сотрясалось на стуле, а Карпач всё продолжал петь, с маской зэка-идиота на своём лице.