– Ты лежал совсем рядом с костром, – заметил доктор Талое. – Никакого пса здесь не было.
– А человека, одетого так же, как я? Доктор Талое покачал головой.
– Я не мог бы его не заметить!
– Но мог задремать.
– Разве что – раньше, еще вечером. Я бодрствую уже две стражи.
– Давай я постерегу сцену и декорации, – предложил я. – Поспи, если хочешь.
Суть состояла в том, что я просто-напросто боялся обратно ложиться.
Несколько мгновений доктор колебался.
– Весьма любезно с твоей стороны, – сказал он и растянулся на моем одеяле, усеянном капельками росы.
Я сел на его место, развернув кресло так, чтобы следить за костром. Некоторое время я оставался наедине со своими мыслями: сначала – об увиденном сне, затем – о Когте, всесильной реликвии, отданной случаем в мои руки. Наконец Иолента – к немалой радости моей – заворочалась, встала и потянулась, подняв изящные ручки к небу.
– Есть тут вода? – спросила она. – Мне нужно умыться.
Я ответил, что Балдандерс, по-моему, приносил воду для ужина откуда-то со стороны рощи. Кивнув, она отправилась на поиски ручья. Ну что ж, по крайней мере, ее пробуждение отвлекло на себя мои мысли… Я перевел взгляд с удалявшейся Иоленты на лежавшую ничком Доркас. Красота Иоленты была совершенна. Ни одна из женщин, что встречал я в жизни, не могла сравняться с нею. Высокая, статная Текла рядом с Иолентой показалась бы по-мужски грубоватой, а неяркая русоволосая Доркас выглядела бы совсем ребенком, как и Валерия, давно забытая девочка, встреченная мной в Атриуме Времени…
И все же к Иоленте меня не влекло так, как к Агии; я не любил ее так, как любил Теклу; не желал с нею того единства помыслов и чувств, что возникло между мною и Доркас. Да, меня влекло к ней, как влекло бы всякого, увидевшего ее, но влечение это было сродни влечению к женщине с картины. И, даже восхищаясь ее красотой, я не мог не заметить (еще накануне, на сцене), как неуклюже ходит она, столь грациозная, пока стоит неподвижно. Округлые бедра ее терлись друг о друга, словно красота обременяла ее подобно младенцу во чреве. Вернувшись из рощи, поблескивая капельками воды на ресницах, с лицом, чистым и совершенным, как изгиб радуги, она ничуть не нарушила моего ощущения одиночества.
– … я говорю: у нас остались фрукты, если хочешь. Доктор вчера велел оставить что-нибудь на завтрак.
Говорила она хрипловато, с легким придыханием – такой голос можно слушать, как музыку.
– Прости, – отвечал я, – я задумался. Да, от фруктов я не отказался бы. Очень любезно с твоей стороны.
– Если хочешь, пойди и возьми сам. Вон там, за стойкой с доспехами.
«Доспехи» были всего лишь тканью, натянутой на проволочный каркас и выкрашенной серебряной краской. За стойкой я отыскал старую корзину с кистью винограда, яблоком и гранатом.
– Я, пожалуй, тоже поем, – сказала Иолента. – Винограду.
Я отдал ей виноград и, решив, что Доркас, скорее всего, предпочла бы яблоко, положил его возле ее руки, а гранат взял себе.
– Выращен каким-нибудь экзультантским садовником под стеклянной крышей, – заметила Иолента, разглядывая свой виноград. – Для натурального рановато. Что ж, бродячая жизнь, наверное, не так уж плоха. И я получаю треть от сбора.
– Разве ты не выступала с доктором и Балдандерсом раньше?
– Ты не помнишь меня? Странно. – Бросив в рот виноградину, она – по крайней мере, так мне показалось – проглотила ее целиком. – Нет, не выступала. Только репетировала. Но эта девушка вклинилась в сюжет так внезапно, что все пришлось поменять.
– Наверное, я внес еще большую путаницу – она ведь появлялась на сцене гораздо реже.
– Да, но на тебя мы рассчитывали. На репетициях доктор Талое исполнял вместе со своей и твою роль и говорил то, что должен был говорить ты.
– Значит, он рассчитывал на мое возвращение… При этих словах доктор вздрогнул и сел. Сна у него не было ни в одном глазу.
– Конечно же, конечно! Ведь тогда, за завтраком, мы сказали тебе, где нас искать, и, не появись ты вчера вечером, не стали бы представлять «Великие Сцены Из» и подождали бы еще денек. Иолента, тебе отныне полагается не треть, а четверть поступлений – поделиться с партнершей будет только справедливо.
Иолента, пожав плечами, проглотила еще одну виноградину.
– Буди ее, Северьян. Пора трогаться. Я разбужу Балдандерса, и мы разделим деньги и ношу.
– Я не пойду с вами, – сказал я. Доктор вопросительно воззрился на меня.
– Мне нужно вернуться в город. Там у меня дело к Ордену Пелерин.
– Тогда ты можешь идти с нами до главной дороги. По ней будет гораздо скорее.
Быть может, оттого, что доктор не стал ни о чем расспрашивать, мне показалось, что он знает больше, чем хочет показать.
Иолента, не обращавшая внимания на нашу беседу, подавила зевок.
– До вечера мне нужно будет поспать еще, а то мои глаза будут выглядеть хуже, чем надо.
– Хорошо, – ответил я доктору, – но, когда мы выйдем к дороге, я должен буду покинуть вас.
Доктор, отвернувшись, уже будил великана, тряся его и охаживая по плечам тростью.
– Как пожелаешь, – сказал он – возможно, мне, возможно, Иоленте.
Я погладил Доркас по голове и шепнул ей на ухо, что пора вставать.
– Зачем ты это сделал? Мне снился такой прекрасный сон – очень подробный, все, как на самом деле…
– Мне – тоже. До того, как я проснулся.
– Значит, ты уже давно на ногах? А яблоко – мне?
– Боюсь, это – все, что достанется тебе на завтрак.
– А мне и не нужно большего. Взгляни, какое круглое, красное! Как там говорилось – «красен, как яблоки…». Нет, не помню. Хочешь откусить?
– Я уже ел. Мне достался гранат.
– Оно и заметно – у тебя все губы измазаны соком. Я уж решила, что ты всю ночь сосал кровь.
Наверное, слова ее здорово потрясли меня – Доркас тут же добавила:
– Ты – совсем как черная летучая мышь, нависшая надо мной…
«Балдандерс уже сидел и тер глаза кулаками, словно обиженный ребенок.
– Ужасно, когда приходится вставать в такую рань, верно? – сказала ему Доркас. – Тебе тоже снился сон, добрый человек?
– Никаких снов, – отвечал Балдандерс. – Мне никогда ничего не снится.
Доктор Талое взглянул в мою сторону и покачал головой, точно желая сказать: «Случай безнадежный».
Балдандерс, с виду вполне пришедший в себя, уставился на Доркас:
– А ты кто такая?
– Я…
Доркас испуганно взглянула на меня.
– Это Доркас, – сказал я.
– Да. Разве ты не помнишь? Мы встречались вчера вечером за кулисами. Ты… твой друг познакомил нас, и сказал, что тебя не нужно бояться, потому что ты злой только понарошку. На сцене. И я ответила, что понимаю, потому что Северьян, например, творит ужасные вещи, а сам – такой хороший, добрый… – Тут она снова оглянулась на меня. – Помнишь, Северьян?
– Конечно. Пожалуй, тебе незачем бояться Балдандерса, хоть он и забыл тебя. Да, он огромен, но величина его – все равно, что мой плащ цвета сажи, делает его гораздо страшнее, чем он есть.
– Чудесная у тебя память, – сказал Доркас Балдандерс. – Вот бы и мне так все помнить…
Голос его рокотал, словно катящийся с горы валун. Пока мы беседовали, доктор Талое извлек откуда-то денежный ящик и теперь встряхнул его, чтобы привлечь наше внимание.
– Друзья мои! Я обещал вам честно и поровну разделить доходы от нашего представления, и, когда дележ будет завершен, мы отправимся в путь. Балдандерс, повернись сюда и протяни руку. Сьер Северьян, дамы, не будете ли вы так любезны тоже подойти ко мне?
Конечно, от меня не укрылось, что ранее доктор говорил о дележе денег, собранных им накануне вечером, на четыре части, однако я полагал, что обделенным останется Балдандерс, казалось, находившийся у доктора в рабстве. Но теперь, пошарив в ящике, доктор Талое бросил в ладонь великана блестящий азими, другой дал мне, третий – Доркас, и пригоршню орихальков – Иоленте. Затем он принялся раздавать нам орихальки по одному.
– Как вы можете видеть, пока что все это – настоящее, – сказал он. – Но, как ни горько мне сообщать вам об этом, подозрительных монет тоже хватает. По окончании тех, что сомнений не вызывают, мы разделим поровну и их.