На четвертой неделе Кори была на нижних склонах гор, извилистой дорогой направляясь вверх к первому проходу сквозь густы с заросли деревьев и широколиственных лоз, малиновых и золотых, ползущих по красной земле, превращавшейся в тонкую пыль. Они укоренялись на любой поверхности и проникали в любую трещину. Склоны стали круче, воздух разреженнее и холоднее.
Он резал ей горло, как ножом, когда она попала под ветер на вершине подъема и дышала ртом. Она видела стада оленей и пару, волков, бегущих неровными цепочками, сайга и горных кошек, греющихся на солнце, лежа на валунах, белок, кроликов и прочих грызунов, птиц, прыгающих по земле и поедающих семена и насекомых. В воздухе чувствовалось ожидание, ощущение, что время года изменяется, но еще не окончательно. Еще не совсем окончательно. По утрам чаще всего только несколько клочков облаков пробирались по небу. Однако по мере того, как дни текли, облака становились все гуще и мрачнее, свет принимал оловянный оттенок, краски темнели и становились насыщеннее. Ей никто не попадался, дорога была открыта и пустынна, но несколько раз она чувствовала, что за ней наблюдают. Колдунья не обращала на это внимания. Пусть следят.
В конце недели ее встретили дождь и черный лед.
Когда она выползла из одеял, небо было прохладным и холодным, мир превратился в сверкание льда и морозных узоров. Кожу Кори покалывало. Она чувствовала необычайный прилив сил. Дальше по дороге она отправилась в семимильных сапогах и могла шагать через горы, словно великан.
Пятно черного льда напомнило ей, что она всего лишь смертная. Споткнувшись, она приземлилась на руки и колени, да так крепко, что лязгнула зубами. Она с трудом поднялась и осмотрела руки. Ладони были ободраны, измазаны грязью. Медленными скованными движениями она обтерла их об куртку, убрав грязь, она достала из кармана перчатки и надела их. Она скорчила гримасу Айлики, которая важно и степенно восседала в седле, ухмыляясь ей.
— Только засмейся, и я начну думать о тушеной Айлики.
У дальнего конца гребня была длинная узкая долина, туманная от пара горячих источников. Пар клубился среди мрачных зловещих хвойных деревьев и, колыхаясь, уходил в бело-голубое безоблачное небо. Кори увидела беспорядочно выстроенную деревню в полумиле от дороги; не было видно ни людей, ни скотины. Жатва уже завершилась, в полях осталась только грязь и солома. Над грязью проплыл дух, обогнул её кругом и удалился, ничего не сказав. Она чувствовала, как за ней наблюдают враждебные глаза, и испытывала сильное смущение, понимая, что ей здесь лучше не задерживаться.
Спустя полчаса она вышла на небольшой тощий луг. Здесь она остановилась, отдала пони остаток корма и пустила их пастись.
Когда Айлики пригнала их, они были по брюхо вымазаны в грязи. Коримини выругалась, достала жесткую щетку и занялась их ногами, счищая грязь и маленьких круглых пиявок, которых они набрали в зараженном кустарнике. Кори трудилась, пока пот не пропитал её белье и не сделал её запах настолько резким, что даже она стала его чувствовать.
— Дайли, если это затянется до полуночи, мы будем идти, пока не доберемся до гостиницы.
Они брели дальше, взбираясь на следующий гребень по долгим пологим петлям, набиравшим высоту неторопливее, чем движется слизняк зимой, проходили мимо новых отгородившихся от мира селений, гнездившихся на маленьких горных площадках; окруженные слепыми стенами, эти потайные селения поворачивались к дороге спиной, отказываясь признать её существование. В конце дня с вершин принесло новые облака, отрезавшие то малое тепло, что давало неяркое солнце. Холодный сырой ветер дул вдоль дороги. А колдунья продолжала ехать и идти, идти и ехать. День становился все темнее и темнее. Солнце окончательно скрылось этим вечером. Не было никакого заката, только неощутимое сгущение темноты.
Наконец около полуночи Кори добралась до постоялого двора в устье нижнего перевала. Двери были заложены запорами, окна закрыты ставнями, дом стоял темный и безмолвный. Коримини была не в настроении сносить препятствия или тщательно обдумывать последствия. Она сбросила засов с упоров, пинком распахнула дверь и вошла внутрь. Слепив огонек, она подвесила его под толстой потолочной балкой и встала, ожидая, в жутком голубоватом свете. Айлики сидела у нее на плече, пони теснились снаружи у распахнутой двери.