«Голову ниже, — сказала она себе. — Я бедная одинокая вдова с увечным сыном. Кто я такая, чтобы привлечь внимание богини? Хотелось бы, чтобы мы поскорее оттуда убрались. Слишком большое расстояние. Что, если она почует, как мы убегаем с Чаррикуу? Что, если она пустится за нами вслед? У нас нет Ахзурдана, который мог бы защитить нас полем… Что случилось с Макси? Жаль, что его здесь нет. Я бы чувствовала себя гораздо увереннее. Должно быть, влез куда не надо… Идиот, он сам себе вредит своей мягкостью. Эта тощая шлюха, которую он так обожает, водит его за нос, нет, не за нос… Кори! Я ревную к этой маленькой… этой… будь прокляты, прокляты, прокляты все боги, зачем мне еще это вдобавок… ко всему остальному? Я думала, что уже перестала хотеть его».
Минуту она упивалась своим несчастьем. Из ее зажмуренных глаз текли слезы. Затем она вздохнула и решила смириться, бесполезно терзаться из-за того, что она не может иметь. Она справилась с тем, что рассталась с Саммангом, она рассталась с Чандро, просто это заняло время.
Она лежала, размышляя, еще некоторое время, пока в конце концов не погрузилась в беспокойный сон, оставляющий испарину.
Нижний Хави Кудуш состоял из камыша, грязи и узкого протока с тучами черных кусачих насекомых, каравших гордецов и испытывавших терпение нетерпеливых. Согласно своим пристрастиям и предоставленному выбору, паломники проводили отведенный им недельный срок в общих длинных домах, построенных из вездесущего камыша, или в отдельных хижинах, также сплетенных из камыша; сейчас в конце сезона было много свободных хижин для тех, кто предпочитал уединение.
Паломников доставляли от Храмовой Пристани и к ней на маленьких плоскодонных лодках, скользивших среди камышей подобно ярким цветным водяным жукам. Их пихали шестами маленькие и гибкие болотные мальчишки. Они пересвистывались, как птицы, когда не обменивались оскорблениями, и в них не было никакого благочестия, какими бы благочестивыми и набожными ни были бы их пассажиры. Доехать можно было только с их помощью, и они пожинали деньги так же, как их старшие жали пшеницу, несмотря на то, что Храм забирал у них половину в виде налога.
Баржа причалила к каменной платформе на краю болота. У болотных старейшин там был высокий камышовый дом с передней стеной, сделанной в виде запутанных замысловатых узоров. Утренний свет мягко проникал сквозь стену, рисовал загадочные письмена из движущихся теней и оттенков желтого цвета. Во время сезона старейшины сидели за столом, стоявшим перед высокой аркой дверного проема, писали камышовыми перьями на листах папируса, записывая палом ников, и выдавали глиняные пропуска, отдававшие паломникам го род на семь дней.
Когда баржа Брэнн встала у пристани, за столом сидел только один старик. Он выглядел полусонным, недовольным и грязным, его ногти были черными от засохшей грязи. В морщины ни его руках въелась грязь, желто-серый налет пота и прогорклого масла покрывал каждый видимый дюйм его кожи, а такой кожи было много, поскольку все, что на нем было — это легкая коричневая запахивающаяся юбка из камышовой ткани, браслеты из камышового шнурка с узелками и замысловатое нагрудное украшение из кружков камышового шнура размером с ладонь, связанных и сплетенных в священные знаки. Когда Брэнн на конец подошла к нему после того, как больше часа простояла в очереди, она чуть не задохнулась от пахнувшего ей в лицо зловония. Впервые с тех пор, как она надела покрывало, она стала благодарна его защите.
— Байар-чич Кисли Ток, — пробормотала она, отвечая на вопросы, которые он бросал ей медленным равнодушным голосом. — Из Дил Джорпашила. Мой сын Кимми Ток йа Таррал… Мы пришли искать для него исцеления…
Джарил сгорбился позади Брэнн. Он выглядел слабым и изнуренным, весь из глаз и костей, как воплощение болезненного изнеженного юнца. Она положила семь таков на стол перед старейшиной, плату за отдельную хижину и за пропуск. Посещение Храма и Хави Кудуше стоило недешево.