Призрак задрожал и исчез.
Коримини вздохнула.
— Ну, Айли моя Лики, похоже, ничего не изменилось. Я буду счастливее его, когда это закончится. Каждый раз, когда я его вижу, мне кажется, что он терзает меня, — она провела рукой по переду куртки и почесала махсара за ушами. — Мы отправимся в какое-нибудь теплое дружелюбное место, моя Айли, и будем ждать, когда родится моя дочка.
Утром, как и предсказывал призрак, снега на земле было шесть дюймов, но больше он не падал, и был ветер, резавший, словно нож. Айлики привела пони и накормила их зерном, которое украла из запасов рашгарамувов. Маленький махсар менялся с каждым днем, становясь все меньше зверем и все больше мохнатым человечком, даже его морда уплощалась медленно, незаметно, но постоянно, пока Коримини не стала уверена, что видит проглядывающее из меха человеческое лицо. Если изменение пойдет и дальше, то, может быть, однажды Айлики сможет заговорить с ней. Она навьючила вещи на пони, которые начали выказывать признаки усталости от этого долгого путешествия, и разобрала укрытие, скатав несколько кусков парусины в аккуратный сверток.
К середине утра Кори нашла дорогу ваннеров. Сильный ветер очистил участки дороги от снега, так что она не задерживалась, но пони не давали себя понукать. Они были косматыми, но вовсе не такими упитанными, какими должны были быть. Несмотря на заботу колдуньи, они были изнуренными, словно изношенная кожа её сумок, изнуренными, как и она сама в иные дни, хотя её перестало тошнить по утрам еще до того, как она достигла гор. Она шла и ехала, ехала и шла, скользила и брела, проклинала горы, и холод, и своего брата за то, что он послал её в дорогу в такую погоду.
Когда на склоны опустились сумерки, Кори обогнула холм и обнаружила, что находится на окраине маленькой аккуратной деревни, весьма напоминавшей ей родное поселение. Колдунья остановила пони и довольно присвистнула. Даже в тенистом сумраке она могла видеть, какие там яркие цвета, какие чистые и ясные линии. Дома были меньше, чем многосемейные жилища, которые она знала ребенком, они касались локтями соседей, как бусы на шнурке, а не стояли поодиночке в домовом дворе, но у них были такие же остроконечные крыши из кедра, промасленные до черноты, такие же белые стены с раскрашенными полосами и балками, такие же тяжелые ставни с глубокой резьбой. Ей не видны были узоры резьбы, но несомненно, они были совершенно другими, чем у неё на родине, но главное, они располагались в том же месте, что и те, которые она знала. Впервые она поняла, как ей не хватало её семьи, её народа.
Раньше она шутила с Фрит, насчет поездки домой. Теперь она на самом деле ехала домой и неожиданно была очень рада этому. Улыбаясь ласково и, может быть, глупо, она тронула пони усталой трусцой и направилась к общинному дому на западной стороне площади. Айлики сзади издала негромкий шипящий звук, который Кори приняла за смех махсара, и тронула вьючного пони вслед за ней.
Три дня спустя, выезжая из густой сосновой чащи, Кори увидела мертвого человека, распростертого на снегу лицом вниз. Словно иглы, из его спины и левой ноги торчали три короткие стрелы. На снегу вокруг расплескалась малиновая кровь. Малиновая?
Она все еще вытекала из подстреленного. Он должен был быть живым…
Она соскользнула с пони, подбежала к нему и встала рядом с ним на колени, щупая пальцами у него под челюстью. Она не почувствовала пульса, но чтение языка тела сказало ей — да, он еще жив.
— Айли, иди сюда.
Она взяла махсара и посадила его человеку на спину.
— Постарайся согреть его, моя Лики, пока я не придумала, как убрать его со снега.
Не осознавая, что делает, она сомкнула ладонь вокруг Франзакоуча. В талисмане чувствовалось нетерпение, словно он измучился лежать без дела в мешке шамана все эти годы. Это было проявление обновления, во всяком случае так об этом говорили книги. Великие талисманы не были живыми существами ни в одном из смыслов этого слова, но Кушундаллиан говорил, что иногда они проявляют нечто вроде упрямства, словно осознают неким способом, не использующим мышление, чего хотят, и для достижения этого используют руки, в которые попали.