В течение нескольких вздохов все замерло. Мерцали огни, плясали и метались нити вещества бога, вспыхивали и перемигивались крошечные молнии. Шумы стали громче; несмотря на то, что эти шумы не были музыкальными, не имели благозвучия, которое понравилось бы Максиму, в них присутствовал ритм, пульс, похожий на биение сердца, хотя и не в точности такой же; когда шумы стали громче и настойчивее, их воздействие на него и остальных усилилось. Возникло ощущение, что постепенно приближается что-то зловещее.
Максим начал сопротивляться. Он боролся за то, чтобы соединиться с Шаддалахом, боролся с безымянными, бесформенными желаниями шумов, обращенных к нему. Он боролся с богом.
Коримини увидела, как Макс напрягся, начал делать жесты и петь. Она не слышала его, словно была отгорожена, словно между ними была стена. Она опустилась и села, скрестив ноги, с Айлики на коленях, сжав одной рукой Франзакоуч и положив другую руку на изгиб спины махсара. Франзакоуч трясся. Она подумала, что слышит, как он визжит от ярости, пытаясь коснуться её. Когда добраться до других действительностей не получилось, она начала перебирать и пробовать все, что могла вспомнить, чтобы одолеть силы, сковывавшие её. Всем, что в ней было, она боролась с богом.
Брэнн прижалась к Тэку Уак Керркарру и старалась извлечь энергию из Массулита. Ничего. Она потянулась к Йарил и Джарилу. Они были отрезаны от неё. Тэк говорил, что ей было бы опасно их потерять. Сейчас она поняла это. Она была бессильна против того, до чего не могла дотянуться. Все, чего не могли достать её руки, было от неё в безопасности. Не обращая внимания на давление Скованного бога, она сосредоточилась на том, чтобы достать Изменчивых. Если бы они снова смогли создать такой мост, Скованный бог обжег бы свои воображаемые пальцы. Она отрицала бога, отрицала его власть над ней, отказывалась позволить ему определять ее действия. Всем, что в ней было, она боролась с богом.
Полупредки Дэнни Синего забыли о своих разногласиях и боролись с богом. Они были лишь тенями себя прежних, но у них было их умение и их упорство. Все это они влили в Дэнни. Он боролся с богом с помощью страсти к свободе Даниеля Акамарино, учености Ахзурдана и своей собственной ярости. Дэнни сжимал Клукешарну, чувствуя, как камень дрожит, пытаясь пробиться к нему и помочь. Синий боролся, чтобы пробиться к камню, он боролся с богом.
Джарил и Йарил неистовствовали, целое. Они старались пробиться к Чаррикуу, но не могли, вдвоем они таранили силу, приковавшую их к вершине шестиугольника, они боролись, чтобы пробиться к Брэнн. Они видели её, знали, что она пытается пробиться к ним. Они безмолвно слились в один сияющий шар, в сердце которого плавал Чаррикуу. Безмолвно и яростно они боролись, стараясь освободиться и выпить жизнь из бога.
Траго вцепился в Глаз Харры. Он противился тому, чтобы быть проглоченным, но он так мало понимал, что происходило, в конце концов, он был всего лишь шестилетним мальчиком. Десять лет, проведенные им в зачарованном сне, казались десятью минутами. Он мог лишь отрицать, отрицать и отрицать. Он не мог положиться на женщину, назвавшуюся его сестрой, она была чужой. Он не желал ничего этого, он был напуган и рассержен, ему становилось дурно при взгляде на бога, уродливого и полусгнившего. Нет, кричал он в кристалл, нет, нет и нет.
Шумы изменились, теперь это было пение.
Скованный бог запел, собирая силы, насылая на них свою волю, бессловесные заклинания. А если в них и были слова, то они так глубоко потонули в компьютерной символике и машинных шумах, что стали полностью нераспознаваемыми для слуха смертных, даже для слуха Дэнни Синего.
Возник Бин Я Хтай и завис над центром шестиугольника.
Сверкающий мешок раскрылся, и из него вылились гениод.
Бин Я Хтай задрожал, загудел от мощи, окутавшись пульсирующим красным ореолом, он призывал гениод:
— Голод! Голод! Голод! Голод во Плоти! Требующий. Подавляющий.
Гениоды сопротивлялись, визжали — но в итоге понеслись по реке света в сердце талисмана.
Бин Я Тхай поглотил их всех одного за другим, песня его мощи провалилась ниже порога слышимости.
Река содрогнулась, исказилась, приняла сначала одни очертания, потом другие, затем возникла Палами Куминдри, наполовину погруженная в жидкий свет.
— Ты обещал, — завизжала она. — Мы повиновались во всем. Обещание. Уплати нам то, что ты обещал.
Бог заговорил, и его множественные голоса были как жужжание полчищ саранчи.