Когда-то дедушка Эли каждый день заходил на ТЭЦ с жестяным ведром в руках. Он по-своему кормил черную вдову, чтобы она продолжала плести из своего разбухшего, воспаленного живота паутину, чтобы продолжала плести свои мечты о захвате мест намного более далеких, чем долина. Позднее наступит черед Мартина, отца ребятишек, взять на себя эту благородную задачу, когда с дедушкой произойдет несчастный случай. Ну а потом все завертится очень быстро. Бабушка умрет, так и не рассказав мальчишкам, чем закончилось дело. Они узнают об этом довольно скоро, о конце истории. Им этого будет не избежать. Ну а пока они питали воображение, мечтая о завоеваниях. Они так и не решились спросить отца или мать, да и других людей, которых они видели выходящими из ТЭЦ, сгорбленных, уставших, как будто те оставили там часть себя, как будто ими и питалось чудовище, а совсем не твердой пищей, питалось, а потом отрыгивало этих утомленных людей, и они молча возвращались домой.
Так и жили люди из долины: вечные дети, которые слишком долго ждали разгадки тайны, так они и умирали, слишком слабые для того, чтобы открыть дверь в нору чудовища, будто бы они не были этого достойны, не были достойны даже того, чтобы им сказали спасибо за работу, у них ничего не осталось, и смысл их существования оплела паутина, огромные размеры которой впечатляли детское воображение, ведь они так и не перестали быть детьми, хотя и стали ограниченными взрослыми людьми.
На самом деле послушные люди, которые населяли этот уголок мира, становились пленниками паутины, как только появлялись на свет. И может, худшее в этом было то, что из поколения в поколение передавалась вызывающая жалость гордость; люди гордились, что живут в лапах этого чудовища, жертвенность придавала их жизни смысл. Никто и не думал переезжать, потому что считалось, что лучшего места для жизни нет. Никто бы не смог ответить, сколько времени это уже продолжалось. Люди исчезали, их заменяла свежая плоть, и новые поколения были рады подчиниться незыблемому закону, жить как в коконе, они уже были мертвы, как только появлялись из материнской утробы, жить лучше они и не надеялись, чтобы потом не наступило разочарование. По крайней мере, разочарование от той судьбы, что была обещана им всем, без исключения, без различия расы или пола. Судьбы, сплетенной из одной и той же нити.
В городе иллюзий было не больше, чем в остальных местах в долине. Каждое поколение жертвовало поколением следующим, возлагая его на алтарь паучьего бога, потому что предложить детям лучшую жизнь считалось настоящим предательством по отношению к чудовищу. Единственным, что хотели взрослые, было продолжение жизни, передача новому поколению чувства подчинения и страха, убийство любой детской мечты. Главное, никогда не верить в свои мечты, даже не уважать их, а то будет горько проигрывать. Надо смириться с поражением еще до самого сражения. Если отказаться от боя, то ничего плохого уже не случится. Но все-таки для большинства детей кое-какой свет был, был, даже для ребят из самых ужасных семей; был, когда они сидели у реки и пытались понять ее язык, ее тайну. Но потом они вырастали и видели в реке лишь жидкость, она укачивала на своих волнах их души, колыхала их, как водоросли у камней. А если они и пробуждались, то было уже слишком поздно.
Весь город принадлежал хозяину паука, Джойсу. Никто не знал его возраста; так часто бывает, когда не видишь, как растут те или иные люди. Когда он приехал, в городе имелись главная улица с жалкими домишками, церковь и площадь, в центре которой бил фонтан и стояла статуя какого-то генерала, имя которого на цинковой дощечке уже было не разобрать.
Джойс явился в город в октябре, ближе к вечеру, в руке он нес небольшой кожаный чемодан, такой бывает у врачей, с металлической окантовкой и замочком с ключиком. Никто не слышал, чтобы тарахтела привезшая его машина, а вокзал тогда еще не построили. Позже рассказывали, что он приплыл на лодке, которую оставил у виадука, лодку эту больше никто никогда не использовал.
По приезде Джойс сразу отправился в самый большой дом, где находились харчевня и гостиница. В дверном проеме висел тяжелый бархатный занавес, закрывая обзор. Джойс ознакомился с размещенными на стеклянной двери расценками на номера. Потом огляделся, убедился, что за ним никто не наблюдает, подсчитал наличные, чтобы хватило заплатить за неделю вперед.