Марк заступил на работу раньше всех. Другие сотрудники уже были на месте, когда появилась Жюли Бланш. Она подвязала волосы черной атласной лентой и надела платье того же цвета. Марк пересек кабинет и поприветствовал ее. Она не ответила. Он поздоровался еще раз. Поскольку она продолжала его игнорировать, он взял папку и вернулся к себе, не понимая, почему ее отношение к нему так резко переменилось.
Весь остаток дня девушка вела себя так, будто Марка не существует, даже избегала его, стараясь не оставаться с ним наедине. Ничего не зная о женщинах, он задался вопросом, чем же заслужил такое пренебрежительное к себе отношение. Он представил, что, возможно, она играет с ним, чтобы проверить силу его чувств, или что притворялась во время их прогулки и что больше не играет, что он был лишь мимолетным увлечением. Он пытался успокоиться, говоря себе, что обещание, каким бы сладким оно ни было, можно забыть, что это будет ему уроком, о котором нужно помнить в будущем, что это не настолько серьезно, что, не поцеловав Жюли Бланш, не поласкав ее, он убережет себя от мук любви, о которых до этого читал только в книгах.
Он закрыл дверь, чтобы больше не видеть ее, и сосредоточился на работе. Вернее, попытался.
Когда рабочий день подошел к концу, Марк пошел поставить папку на место, и все, что он себе напридумывал, чтобы успокоиться, разбилось вдребезги. Жюли Бланш стала собираться домой. Он снова попытался заговорить с ней, но она удалилась, не сказав ни слова, не взглянув на него. Он пошел за ней на некотором расстоянии и опять стал задаваться множеством вопросов. Что он мог сделать или не сделать, сказать или не сказать, чтобы заслужить такое отношение? Что он мог украсть у нее, чтобы она решила, что он способен украсть еще больше? Возможно, ответ крылся в последних словах, сказанных девушкой на пороге ее дома: «Вы определенно не такой, как другие, и я не знаю, хорошо это или плохо». Эта дверь, которую он видел открывающейся, затем закрывающейся, теперь открывалась и закрывалась у него в голове, дверь, о существовании и функции которой он до этого момента не подозревал, дверь, которая захлопывалась и оставляла его ни с чем. Марк как будто чувствовал запах духов Жюли Бланш, он старался придумать какое-нибудь другое объяснение ее поведению, только одно объяснение тому, что его отвергла именно она, а не какая-нибудь другая девушка, что было бы понятно. Старался понять причину ее отстраненности. Она, вероятно, сначала сделала вид, что ей безразлично, что он не такой, как все, но продержалась не больше дня. Жюли Бланш должна была сказать ему об этом в лицо, по крайней мере, хотя бы это сказать. Он замедлил шаг, и расстояние между ним и Жюли Бланш увеличилось. Она прошла через проходную.
Охранник попрощался с ней и повернулся, чтобы проследить за ней взглядом. Марк подождал, пока она дойдет до тропинки, и догнал, как только они исчезли из поля зрения охранника.
— Нам нужно поговорить, — сказал он.
Она продолжала свой путь, не обращая внимания на слова Марка и даже на его присутствие. Он подошел к ней и схватил за руку, чтобы остановить.
— Вы не можете так со мной обращаться.
Глаза девушки были полны удивления, но Марк не обнаружил в них ни тени презрения. Он все еще держал ее за руку.
— Чего вы от меня хотите? — спросила она.
— Я Марк Вольни, вы меня помните?
— Естественно!
— Почему вы сегодня ведете себя так, будто меня не существует?
— Что вы себе напридумывали?
— Мы с вами кое о чем говорили, помните?
— Кое о чем...
— Я должен был поцеловать вас, но не сделал этого. Поэтому я вам больше не интересен?
— Конечно, нет.
— Значит, вам не нравлюсь я сам...
— Нет, я просто передумала.
— Почему передумали, что случилось? Мне нужно это знать.
Марк все еще держал Жюли Бланш за руку. Он немного ослабил хватку, но она не воспользовалась этим, чтобы попытаться высвободиться.
— Скажите мне, что я заблуждался, и тогда я уйду, обещаю.
— В чем заблуждались?
— Это вы мне должны сказать.
Жюли Бланш смотрела на руку Марка, обхватившую ее руку, как на украшение, которое он подарил ей и от которого она не знала, как отказаться. В этом взгляде не было смущения, скорее покорность, ожидание момента, когда он сам уберет руку, руку, столь желанную когда-то, но за которую она биться не будет. Она молчала, собираясь произнести слова, противоречившие желанию ее тела.