Сначала выступил Гоббо, потом Лаз. Дискуссия была недолгой. Моряку не пришлось снова брать слово. Все согласились, что предложение Джойса было неприемлемым.
На следующий день ни один грузовик не выехал из каменоломен. На электростанции было обеспечено минимальное обслуживание, только для нужд населения, чтобы в долине был свет.
Когда-то, поселившись в долине, Джойс дал работу некоторым людям, а затем со временем и всем, так или иначе. Тот, кого тогда считали своего рода мессией, стал эксплуататором и тираном. Вон он, смысл истории. Закончилось ли время Джойса? Было ли начало восстания его собственным концом? Он читал книги о создании империй и об их крахе. Он знал, что слабые всегда в конце концов побеждают, но не за счет того, что стали сильнее, а потому что сильные становятся слабее и против толпы, лишенной разума и страха, ничего нельзя поделать. Знал, что то, что строится, с первого заложенного камня уже предвещает разрушение. Что строители и камни в конце концов исчезают, что только идеи иногда переживают века и катастрофы, нарушая равновесие, каким бы хрупким или устойчивым оно ни было. Джойс построил столько стен, что забыл о силе идей, о том, что надо придумывать новые идеи и поддерживать старые.
Он ждал этого момента с того самого дня, когда впервые снял номер в гостинице. Сидя в кресле в тускло освещенной комнате номер тридцать два, он потянулся к сумке, открыл ее и сунул туда то, что, как он надеялся, ему никогда не придется использовать, затем поставил сумку обратно на пол. Потом встал и вышел из комнаты. Прежде чем покинуть здание, он проверил через смотровое окошко, на своих ли постах охранники, и порадовался, что хорошо им платит. Его интересовало, как долго они будут хранить ему верность, если все пойдет не так, как надо.
Как только он покинул здание, мужчины поприветствовали его. Трое из них вышли встретить и проводить Джойса. Они пересекли улицу, но в здание, где жили его жена и сын, Джойс вошел один. Был вторник.
Джойс узнал голос Изобель по ту сторону двери столовой. Он замер на мгновение, слушая, что она читает Элио:
Изобель замолчала при первом же ударе в дверь. Джойс вошел, увидел, что Элио стоит рядом с матерью, оба они были удивлены, что он явился в будний день. Изобель обняла сына за плечи, закрыла книгу, заложив страницу пальцем в том месте, где остановилась. Джойс прочитал название и имя автора на обложке: «Листья травы», Уолт Уитмен. Он коротко обрисовал ситуацию. Изобель обратила внимание на отрывистые интонации мужа, и ее беспокойство сменилось удивлением. Нельзя было терять ни минуты, добавил он, приказав жене собрать чемоданы, чтобы как можно быстрее увезти ее и сына, пока все не уляжется. Вопрос нескольких дней. Отъезд уже был запланирован на следующую ночь. Изобель спросила, почему они должны уехать. Джойс не хотел вдаваться в подробности. Она же не хотела покидать город, не предупредив родителей. Он сказал, что это не очень хорошая идея, что это может подвергнуть их всех опасности, но обещал организовать отъезд ее родителей, если ситуация выйдет из-под контроля. Джойс говорил без своих обычных язвительности и циничности. Изобель чувствовала, что искренность, которую проявил ее муж, свидетельствует о серьезности ситуации. Она все еще обнимала Элио. Ребенок уставился на отца широко раскрытыми глазами, прижимая книгу к груди. Перед тем как уйти, Джойс посмотрел на женщину и ребенка так, словно впервые они были важнее его амбиций.
Он вернулся к себе и поднялся в комнату номер тридцать два, чтобы обдумать последовательность предстоящих событий. Выиграть время, чтобы восстановить контроль над ситуацией. И согласился принять забастовщиков на следующее утро на теплоэлектростанции.
Опираясь на край фонтана, Эли стоял под защитой генерала. Железным наконечником костыля он старательно что-то писал на воде, выводил вымученные буквы, наклонив голову вперед так, что его щеки исчезли под густыми седыми волосами, которые он стриг только раз в год, так что виден был лишь крючковатый нос, похожий на нарост на голой скале. Он не обращал внимания на солнце, лучи которого жгли ему спину, шею и затылок. Уже несколько дней колющая боль пронзала бедро, доходя до низа живота. Он никому не рассказывал об этом, ничего не показывал, прятался, когда боль становилась слишком сильной. Он поклялся себе, что ни один врач больше никогда к нему не прикоснется.