Он глотает все, что было во рту:
— Какая мерзость. Когда я думаю об этой клоаке, настоящей яме с дерьмом, я теряю аппетит.
Дневник Q
Венеция, 5 ноября 1548 года
Ребенок, который верит, что Христос — статуя.
Я обхожу весь город вдоль и поперек. Я ищу немца, руководствуясь интуицией: книжные магазины, где он, должно быть, покупает «Благодеяние Христа».
Я зашел в лавку Андреа Арривабене, на вывеске которой нарисован колодец — место, которое Тициан, без сомнения, хорошо знает. Я сделал вид, что интересуюсь доктриной анабаптистов, надеясь, что он укажет мне на кого-то, кто сможет обратить меня.
Все впустую.
Венеция, 7 ноября 1548 года
Ребенок и статуя Христа.
Ребенок, который верил, что Христос — это статуя.
Ребенок пяти лет.
Ребенок, которого Бернард Ротманн, пастор из Мюнстера, спрашивал, кто такой Христос.
Статуя.
История, повторявшаяся бесконечно в те дни всеобщего сумасшествия.
Дни правления царя Давида.
Трудно возвращаться назад. Больно. Воспоминания о разговорах, длинных, попросту бесконечно долгих, пробудивших сумасшествие проповедника, предложившего разочарованным и отчаявшимся умам самый безумный выбор.
Последние дни Мюнстера.
За пределами тех стен это первая дрожь неуверенности. Я хотел бы навеки забыть об этом.
Тициан, немецкий пилигрим, который окрестил Адальберто Рицци, брата Лючиферо и пиратов с реки По, был знаком с Бернардом Ротманном.
Кто-то из Мюнстера, кто-то, кого я тоже знал.
Снова возвращаюсь на улицы, на этот раз в поисках знакомого лица. Дергаюсь, как сорвавшийся с цепи, каждый раз, когда слышу слово на родном языке. Пытливо изучаю лица людей под бородами, пытаясь увидеть их под волосами, длинные они или короткие, за шрамами и морщинами. Это напоминает галлюцинацию: каждый из увиденных чем-то возбуждает мои подозрения.
Все это бесполезно. Надо найти иной путь.
ГЛАВА 29
Венеция, 11 ноября 1548 года
Непросто объяснить им, почему я должен уехать. Непросто рассказать о старом враге. О Коэле, извечном союзнике, предателе, постоянно внедрявшемся в наши ряды.
Это будет нелегко, но все же необходимо. Объяснить цели путешествий последних месяцев, эту бороду — Тициан, апостол с «Благодеянием Христа» в одной руке и водой из реки Иордан — в другой. Сведение счетов двадцатилетней давности. Попытка пустить полицейского Караффы — самого храброго, самого хитрого — по следу анабаптистского ересиарха, рожденного лишь для того, чтобы испытать его. Практически не остается времени. Петля стала затягиваться раньше, чем рассчитывал, но я знал, что это случится. Я играю с огнем и не могу допустить, чтобы они оказались между нами. Одна и та же непростительная ошибка, которую я совершал всю жизнь: мое прошлое постоянно врывается в настоящее, превращая его в кровавую бойню, раздирая тела друзей, союзников, любимых. Деметра, Беатрис, Жуан, Пьетро. Вот имена тех, кто непременно должен умереть. Надо уйти до того, как это случится. Увести по своему следу Ангела Смерти и вечных ищеек, идущих за мной, подальше от близких и любимых. Идти по самым дальним тропинкам, до самого дна в темной дыре, в заду Европы, которую я пересек вдоль и поперек. Заставить его следовать за мной туда и в этой зловонной сточной канаве затаиться и ждать, чтобы рассчитаться с ним за множество жизней. Одному.
Не важно, сколько времени я мог бы воскрешать Элои, нося его имя, — отныне я стану только Тицианом, сумасшедшим анабаптистом.
Жуан позаботится о борделе, а Деметра займет мое место. Я буду все время перемещаться, оставляя следы, буду идти, пока не выведу Коэле на свет Божий.
Перна тоже скажет тебе: стоит увидеть, чем все закончится, стоит сыграть, поставив свою жизнь на кон, если ты хоть что-то значишь. Чтобы объяснить причины всех поражений, всех и каждого, и того, что было потеряно. Они не бросят эту партию, и я тоже хочу довести ее до конца. Каким бы он ни был.
Лишь после удивленного взгляда и гримасы, немного исказившей великолепные щеки, раздается чистый голос Беатрис:
— Лишь потому, что мы повсюду были беженцами — так уж распорядилась жизнь моей семьей, — это отнюдь не мешает нам высоко ценить правду, Людовико.
Она улыбается, мои слова ничуть не омрачили ее черных глаз.
— Позволь только мне тоже ответить откровенностью на откровенность. Вовсе не в тебе заключается причина угрожающей нам опасности: мы все с самого начала прекрасно знали, чем рискуем, когда ввязались в распространение «Благодеяния Христа». Мы бросили вызов собору, инквизиции, двуличной стратегии венецианских властей. С какой целью? Духовная война, ведущаяся черными псами инквизиции, представляет угрозу для всех нас. Если мы сделаем вид, что ничего не замечаем, это нас не спасет. Посмотри на людей, которые здесь собрались: подпольный книготорговец, управляющий борделем и богатая еврейская семья, полвека находящаяся в бегах. Кроме того, у нас есть ты: еретик и ересиарх, отверженный, вор и сводник. Все это люди для них неудобные, от которых они хотели бы избавиться. Если они победят, они полностью займут все жизненное пространство. Мы будем брошены в застенки — счастливчики умрут сразу.
Беатрис подходит к окну, тому, что выходит на канал перед Джудеккой, на расписанную стену Сан Марко. Она превращается в темный силуэт.
Она продолжает оттуда:
— Ты говорил о своей личной судьбе, о том, что тебе надо свести счеты. О черной тени, которая всю жизнь простиралась у тебя над головой и уничтожала все, что тебе дорого. Твои опасения вполне обоснованны, благородны и разумны, но у каждого в этой пьесе — своя роль. Я тоже убеждена, что нам лучше разделиться, но все равно оставаться связанными для выполнения нашего общего плана. След Тициана, который удалится от нас, сея ересь и волнения, может сбить гончих с пути, лишить их нюха, замедлить их продвижение, пока мы будем ждать нового папу. Но если это будет твоей задачей, каждый из нас в это время должен выполнять свою.
Жуан встает, на этот раз без улыбки:
— Ты, тетя, обеспечишь нам пути к отступлению. Твое обаяние и твои связи при дворе в Ферраре, где к нам обоим благоволят, благодаря долгам герцога и твоей утонченности, смогут обеспечить нам безопасный проезд, если здесь станет слишком горячо. Я останусь в Венеции — кому-то надо следить за тем, чтобы получать отдачу от наших вложений. Настало время, когда патриции и торговцы этого города должны продемонстрировать, что способны воздать по заслугам людям, позволяющим им жить в такой роскоши, и вести дела как следует. А я в это время позабочусь о новых делах, которые мы будем вести с турками.
Он оборачивается к Перне:
— Тебе придется какое-то время держаться подальше отсюда. Ты станешь моим агентом на восточном побережье. Позаботишься о распространении «Благодеяния Христа» в Хорватии и в Далмации вплоть до Рагузы[86] и дальше на юг и восток. Ты будешь заниматься не только книгами, но и станешь моим агентом, тем звеном в цепи, которого не достать инквизиции.
Коротышка подскакивает:
— Продавать книги туркам?! Всю жизнь только об этом мечтал! Разъезжать туда-сюда на этих вонючих лоханках?! И это судьба уготовила Пьетро Перне, тому, чье имя уважают все и повсюду, от Базеля до Рима! Людовико, скажи хоть ты что-нибудь!
— Да, ты прав, тебе нужно новое имя. Пусть и не пользующееся таким уважением, но менее известное ищейкам.
Перна съеживается на стуле, почти исчезнув из вида — только ножки болтаются в воздухе.
Жуан улыбается Деметре:
— Очаровательная донна Деметра продолжит управлять «Карателло», словно ничего не случилось, постоянно прислушиваясь к болтовне своих богатых клиентов. Любая информация может оказаться драгоценной. В отсутствие Людовико мы присмотрим за ней и за девочками.
86
Рагуза — итальянское название современного хорватского города Дубровника. Самая южная точка современной Далмации.