— Не беспокойся. Я присмотрю за ними.
Йоханнес Денк — единственный друг, который остался у меня.
ГЛАВА 9
Аугсбург, 25 августа 1527 года
Три удара и голос за дверью:
— Это я, Денк, открой!
Я вскакиваю с кровати, сбрасывая одеяло.
— Ищейки. Они взяли Дашера — ворвались к нему в дом, пока все спали.
— Вот дерьмо! — Я начинаю поспешно одеваться.
— В квартале полно стражников: они ходят по домам, им известно, где мы живем.
— А твои?
— У друзей, в безопасном месте, и нам тоже придется идти туда, здесь слишком опасно — они хватают всех, кто не живет в городе…
Собираю вещи и надежно прячу дагу под плащом.
— Это тебе совсем не пригодится.
— А может, и пригодится. Идем, показывай дорогу.
Мы спускаемся по лестнице и выходим в переулок. Он ведет меня по узким улочкам, где уже начинают открываться магазины. Я следую за ним, совершенно не ориентируясь в пространстве, мы входим в нищенский квартал. Я врезаюсь в собачью будку, которую отбрасываю ударом ноги: все время — за Денком, сердце бьется в горле. Мы останавливаемся перед крошечной дверью: два удара и невнятно промямленное слово. Нам открывают. Мы входим. Внутри темно. Ничего не видно. Он толкает меня к люку.
— Осторожно, лестница.
Мы спускаемся и оказываемся в погребе, свет падает на взволнованные лица: я узнаю нескольких братьев, которых видел в доме у Лангенмантеля. Жена Денка с детьми тоже здесь.
— Тут ты будешь в безопасности. Нужно предупредить остальных, я вернусь, как только смогу.
Он обнимает жену… плачущий сверток на руках… поглаживание дочери по голове.
— Я иду с тобой.
— Нет. Ты дал мне обещание, помнишь?
Он тащит меня к лестнице:
— Если я не вернусь, выведи их отсюда, стражников они совершенно не волнуют, но я не хочу, чтобы они подвергались риску. Обещай, что позаботишься о них.
Трудно бросать его на произвол судьбы — именно этого я больше всего и не хотел делать.
— Согласен, но будь осторожен.
Он крепко сжимает мне руку с грустной полуулыбкой. Я вытаскиваю кинжал из-за пояса:
— Возьми.
— Нет, лучше не давать им повода прибить меня как собаку.
Он уже карабкается по лестнице.
Оборачиваюсь, его жена стоит рядом — ни слезинки в глазах, сын у груди. Вновь вижу перед собой Оттилию — та же сила во взгляде. Вот такими я и запомнил их, крестьянских женщин.
— Твой муж необыкновенный человек. Он выпутается.
Они возвращаются втроем. Один из них — Денк. Я знал, что старый лис не попадет в капкан. Он умудрился прихватить с собой еще двух братьев.
Для тех, кто был заперт здесь во тьме, где лишь слабый свет сочился сквозь щель, эти часы показались бесконечностью.
Она обнимает его со вздохом облегчения. Во взгляде Денка решимость человека, не желающего терять ни секунды.
— Жена, послушай меня. Против вас они не имеют ничего, ты с детьми будешь в безопасности в этом доме, а как только буря уляжется, вы сможете спокойно уйти отсюда. Без сомнения, гораздо опаснее было бы попытаться скрыться сейчас, когда каждые ворота в городе контролирует стража. Жена Дашера приютит тебя. Я найду способ написать тебе.
— Куда ты направишься?
— В Базель. В единственный оставшийся город, где я не буду постоянно рисковать головой. Ты приедешь ко мне с детьми, как только все худшее останется позади — это вопрос нескольких месяцев. — Он оборачивается ко мне: — Друг мой, не бросай меня сейчас, поверь мне, я могу дать тебе слово: они не знают ни твоего имени, ни твоего лица.
Я киваю, не совсем понимая, что делаю.
— Спасибо. Я буду тебе благодарен всю свою жизнь.
Запоздало и тупо реагирую на его спешку:
— Как ты намерен покинуть город?
Он указывает на одного из своих компаньонов:
— Огород за домом Карла — как раз под стеной. Воспользовавшись лестницей, мы, с наступлением темноты, сможем сделать это. Придется бежать по полям всю ночь. Я найду способ дать тебе знать, что я добрался до Базеля живым и здоровым.
Он целует дочь и крошечного Натана. Обнимает жену и шепчет ей что-то на ухо: невероятная сила по-прежнему не дает ей плакать.
Я провожаю его до лестницы.
Последнее прощание:
— И да защитит тебя Господь.
— И да осветит Он тебе путь в ночной тьме.
Братья подбадривают его, и его тень быстро исчезает, карабкаясь вслед за ним вверх по лестнице.
ГЛАВА 10
Антверпен, 4 марта 1538 года
— Больше я никогда не видел его. Уже много лет спустя до меня дошли слухи, что в конце того же года он умер в Базеле от чумы.
В горле у меня пересыхает, но со временем все слабеет, даже тоска.
— А его семья?
— Их всех приютили в доме брата Якоба Дашера. Гута схватили 15 сентября, это я еще помню. О своей дружбе с Томасом Мюнцером он рассказал лишь после того, как его долго пытали. Он умер глупейшим образом — так же глупо, как и жил. Попытался бежать, устроив пожар в погребе, где его заперли, чтобы стражники поспешили открыть камеру. Но никто не удосужился это сделать: он умер, задохнувшись от дыма после того, как сам же и развел огонь. Леопольд, самый умеренный из братьев, оказался и самым крепким орешком: он ничего не признал и никого не выдал. Его пришлось отпустить, но он был изгнан из города со всей своей сектой, мне удалось присоединиться к ним. Я покинул Аугсбург в декабре двадцать седьмого, чтобы больше никогда туда не возвращаться.
Элои — темный силуэт в кресле за массивным сосновым столом.
— И куда же ты тогда направился?
— В Аугсбурге я узнал, что мой старый товарищ по учебе живет в Страсбурге. Его звали Мартин Боррхаус по прозвищу Целлариус. Когда я писал ему с просьбой о помощи, я знал, что он окажется истинным другом. — Стакан снова полон: это поможет мне все вспомнить или напиться пьяным, что, впрочем, не слишком важно.
— Итак, ты отправился в Страсбург?
— Да, в баптистский рай.
ГЛАВА 11
Страсбург, Эльзас, 3 декабря 1527 года
Каблуки привратника стучат у меня над головой, когда мы проходим в дом. Анфилада просторных залов, где скрещиваются взгляды персонажей, изображенных на холстах и гобеленах, а безделушки самых разных форм и из всех возможных материалов теснятся на блестящем дереве и мраморе роскошной мебели.
Меня приглашают расположиться на диване между двумя большими окнами. Занавес едва скрывает роскошные формы лип в парке. Привратник снова проходит наверху в своих черных туфлях, стучится и появляется с другой стороны двери. Голос мальчика нудно твердит странные звуки, которые я тоже, как помнится, зубрил еще в школе, когда учил древние языки.
— Господин, посетитель, которого вы ожидали, прибыл.
В ответ — скрип отодвигаемого стула по полу и слащавый голос, торопливо прерывающий слова школяра:
— Хорошо, очень хорошо. Сейчас я отойду на минуточку, а ты в это время повтори эвристические и саркастические парадигмы, ладно?
Он останавливается прямо против дверей — выход опытного актера:
— В лучшем месте и в лучшее время, не так ли?
— Надеюсь на это, друг мой.
Мартин Боррхаус, прозванный Целлариусом, один из тех людей, с которыми я никогда не думал встретиться снова. До меня доходили слухи о его назначении наставником детей высшей знати, и я был уверен, что наши пути никогда не пересекутся.
Он, напротив, утверждает, что всегда надеялся на нашу встречу, а когда переехал в Страсбург — на то, что она состоится именно здесь. Он говорит, что студенты, заполнявшие аудитории Виттенберга, преисполнившись большими симпатиями к Карлштадту, чем к Лютеру и Меланхтону, покинули этот город, переехав в Эльзас. И сам Карлштадт тоже.
Он говорит о Страсбурге с необыкновенным энтузиазмом, пока мы проходим мимо достраивающейся части собора, направляясь к месту моего будущего проживания. Он описывает его как город, где никого не преследуют за убеждения, где ересь превращается в увлечение и главную тему для обсуждений в лавках и в гостиных, если она основана на блестящей аргументации и безупречной морали.
Повозка, везущая куски песчаника, с трудом продвигается по мощенной булыжником площади. Колокольня у собора Богородицы — самое высокое и внушительное здание, которое мне доводилось видеть за всю свою жизнь. Она расположена с левой стороны фасада, а еще через несколько лет ее близнец справа удвоит величие этого необыкновенного здания.