Гофман торопится — он взволнован:
— Подобные мысли приведут к гражданской войне! Мы же не к этому призываем!
Стеклянный взгляд Матиса фиксируется, становится убийственным; ответ готов — шипение змеи:
— Это ты так решил.
Две группировки, как взрывом, разбросаны в разные стороны. К этому моменту совершенно ясно: они разделились. Начинается обмен оскорблениями и очень даже меткими плевками. Я пытаюсь успокоить наших, уверенный, что жалкий взгляд Гофмана направлен на меня, на того, которого он никак не ожидал обнаружить на противоположной стороне. Возможно, он ищет поддержки, просит, чтобы я привел Матиса в чувство во имя страсбургской солидарности.
— Брат, ну хоть ты поговори с этим безумцем. Он сам не понимает, что говорит.
Мне хватает нескольких слов, чтобы дать ему от ворот поворот:
— Пусть говорят безумие и безнадежность: только это нам и остается!
Это окончательно гасит его страсти. Он застывает, как статуя, все глубже погружаясь в мрачную пучину отчаяния, полностью поглотившую его. Он понимает, что огонь Еноха спалит всю эту равнину.
ГЛАВА 21
Лейден, 20 сентября 1533 года
— Вот улица, которую вы ищете, первая направо. Тут уже невозможно заблудиться.
Мальчишка, провожающий нас, останавливается в ожидании пары-тройки монет и указывает на узкую улочку в конце квартала. Видно и невооруженным глазом, он едва не оцепенел от страха. Шепот, глаза опущены.
— Там работает мама, она не хочет, чтобы я шлялся где-то поблизости.
Он протягивает руку, чтобы забрать медяки. Ян Матис никогда не упускает случая высказаться:
— Величайшая награда ожидает тебя на небесах, — весьма торжественная сентенция.
— Однако, — добавляю я, выуживая флорин из кошеля, — мизерный земной задаток не принесет тебе никакого вреда.
Белобрысый парнишка пускается наутек, одарив нас светом беззубой улыбки, в то время как Ян Матис разочарованно смотрит на меня, не пытаясь удержаться от смеха:
— Нам необходимо приучать их к мысли о скором приходе Царствия Небесного с самых юных лет, как ты думаешь?
Возможно, именно мама нашего маленького провожатого приветствует нас в переулке. Светловолосая, как и он, со светлыми глазами, подведенными черным, она вольготно расположила свои сиськи на выщербленном подоконнике в окне на втором этаже. Не успели мы и повернуть головы, чтобы рассмотреть ее, как сверху послышались смачные звуки десятков воздушных поцелуев, адресованных, разумеется, нам. Как в портретной галерее благородного семейства, вожделенные и роскошные бюсты лейденских проституток, выставленные на самых разных уровнях в окнах домов, заставляют нас поворачивать головы то налево, то направо.
Хоть мы и отвлечены подобным приемом, нам не требуется много времени, чтобы обнаружить зеленую дверь, которая и была-то нам нужна. Это последний дом в переулке на углу с мостиком без перил, изогнувшимся над одним из многочисленных притоков Рейна.
Матис, высокий и сухощавый, просто сияет. На лестнице, ведущей на первый этаж, он хлопает меня по плечу и кивает:
— Среди шлюх и сутенеров, Герт!
— И среди пьяниц из кабака, — добавляю я с улыбкой, намекая на обстоятельства вербовки Герта из Колодца.
На этот раз нас приветствует и проводит в дом девушка полностью одетая, правда, не совсем так, как порядочная дама, собирающаяся за покупками.
— Вы ищете Яна Бокельсона, Яна, или Иоанна Лейденского, не правда ли? В настоящий момент он не может…
— Пусть заходят! — Ее прерывает крик из конца коридора. — Разве ты не видишь, это пророки? Ну, заходите, заходите!
Голос низкий, роскошный, из тех, что начинаются в утробе и грохочут в горле. Без сомнения, он никак не соответствует сцене, открывающейся перед нами, как только распахивается дверь, из-за которой он исходит.
Нужный нам человек растянулся на коротком диванчике, одной рукой вцепившись в одеяло, другой — в собственные яйца. Он обнажен до пояса, вся грудь щедро намазана маслом. Женщина, тоже наполовину обнаженная, держит в руках бритву и активно лишает его волосяного покрова на щеках.
— Вам придется извинить меня, дорогие друзья. — Его голос звучит почти издевательски. — Я не хотел заставлять вас ждать слишком долго. В нашей прихожей, как правило, не слишком людно.
Мы представляемся. Матис выжидает момент, потом осматривается по сторонам:
— И это твоя работа?
— Я берусь за любую работу, от которой не потеют. — Ответ готов немедленно, как реплика актера на театральных подмостках. — Я, безусловно, отрицаю грехопадение Адама, как не принимаю и все последствия, которые из него вытекают. Когда-то я был портным, но вскоре забросил это неблагодарное занятие. Сейчас я играю на площадях библейских героев.
— А, значит, ты актер!
— Актер — не слишком точное определение, друг мой: я не твержу зазубренную роль, я вживаюсь в нее.
Он выхватывает из таза губку и вторично покрывает себя мылом. Он подскакивает с дивана, решительно покончив с тем, чем занимался между ног. Его лицо — маска скорбного смирения, взгляд направлен прямо мне в глаза:
— «Господу сказал ты ныне, что Он будет твоим Богом, и что ты будешь ходить путями Его и хранить постановления Его, и заповеди Его, и законы Его, и слушать гласа Его».
Девушка воодушевленно хлопает, зажав груди локтями:
— Браво, Ян! — Посмотрев на меня: — Разве это не великолепно?
Царь Давид отвешивает глубокий поклон. Из коридора раздаются странные звуки: шум падения, вопли, приглушенная ругань. Вначале наш Ян, кажется, не придает этому значения, полностью сосредоточившись на личной гигиене. Затем что-то заставляет его вскочить, моментально включившись в действие, возможно, крик «Помогите!», прозвучавший громче остальных или просто более убедительно. Он хватает бритву и вылетает из комнаты.
Рокот его голоса разносится по всему дому. Мы с Матисом смотрим друг на друга, не уверенные, стоит ли вмешиваться. Мгновение спустя Ян Лейденский вновь возникает на пороге. Он глубоко дышит, приводит в порядок ширинку и опускает бритву в эмалированный таз. Вода становится красной.
— Что вы об этом скажете? — спрашивает он, не оборачиваясь. — Вы когда-нибудь слышали о благородном своднике, уважающем своих коллег и обладающем хорошими манерами? Сутенеры — грубые, жестокие люди. Я же, напротив, хочу стать первым в истории святым вымогателем. Да, друзья, я сутенер, который спит и видит себя сидящим по правую руку от Бога. Но каждый раз сон прерывается, и просыпается сутенер…
— Дело не во сне и бодрствовании. — Голос другого Яна звучит не как голос актера, а как голос Еноха. — Сутенеры, проститутки, воры и убийцы — вот святые наших дней!
Ян Лейденский подносит руку к губам, потом — к яйцам:
— Ух! Не говори мне о конце света, дружище. Я знаю здесь целую уйму пророков, и все до одного они отличаются дурным глазом.
— Мне это прекрасно известно, — немедленно парирую я, — просто сидеть и пассивно ждать Апокалипсиса — нудное дело. Возрождение начнется только снизу. С нас.
Он оборачивается со смехом. Трудно понять, это ирония или просветление.
— Понимаю. — Уголки его рта продолжают подниматься, подчеркивая тяжелые скулы. — Речь идет не больше и не меньше как о том, чтобы устроить Апокалипсис.
Выражение, с которым он произносит слово устроить, действительно производит на меня впечатление. Старая страсть к греческому и к этимологии толкает меня подобрать более точное название последнему предприятию. Слово «Апокалипсис», как апофеоз, содержит приставку, указывающую на нечто, приходящее свыше. Слово «Гипокалипсис» будет гораздо более уместным: стоит-то всего заменить одну букву двумя.