По дороге в вышеупомянутый клуб у меня было время как следует поразмыслить. Весьма вероятно, что этот Франсуа, кто бы он ни был, кое-что смыслит в нашем мужественном искусстве. Похоже, размышлял я, парень — из богатеньких клубменов, боксирующих удовольствия ради.
И обо мне он, видать, не слышал, так как даже самый богатенький любитель не мог бы возомнить себе, будто у него имеется шанс против Стива Костигана, который всюду известен как самый крутой матрос во всех азиатских водах (если только позволительно мне самому о себе это говорить), чемпион (то есть теперь уже экс-чемпион) «Морячки», самой крутой посудины среди торговых судов.
При мысли, что деньки мои на нашей старой лоханке кончены, меня словно бы пронзило насквозь острой, мучительной болью. Интересно, что за обормот теперь займет мое место в кают-компании и будет спать на моей койке и что отмочат над ним наши баковые… А будет ли ребятам недоставать меня? И одолел ли Билл О'Брайен Хансена-Мухомора? Или же датчанин выиграл? Кто там теперь чемпион на «Морячке»?
В общем, было мне здорово не по себе, и Майк это понял, заворочался на сиденье рикши, что вез нас в клуб «Наполеон», придвинулся поближе и лизнул мою руку. Я потрепал его за ухо, и на душе сделалось полегче. Уж Майк-то, всяко, ни за что меня не оставит!
Клуб оказался заведением — будь-будь! Дворецкие при входе, или там дворовые, или еще кто, один черт, в ливреях, не хотели было пускать внутрь Майка, однако пришлось, еще как! Раздевалка, которую мне отвели, тоже была самой роскошной из всех, что я видел в жизни, и выглядела скорее дамским будуаром, чем боксерской раздевалкой.
— У этого типа, видно, монет — куры не клюют, — сказал я Тому. — Ишь как они все за него держат мазу! Как считаешь, жульничать не станут? Кто будет рефери? Если француз, как же я услежу за счетом?
А Том ухмыльнулся:
— Вот так-так! Ты что же, вправду полагаешь, будто ему придется считать секунды для тебя?
— Нет, — ответил я. — Но предпочел бы следить, как он отсчитывает секунды над тем типом.
— Ну, — улыбнулся Том, помогая мне влезть в зеленые трусы, которые мне принесли, — можешь не волноваться. Я так понял, этот Франсуа говорит по-английски, и потому поставил условие, чтобы рефери судил весь бой только по-нашему.
— Так отчего же этот Франсуа не заговорил по-английски со мной?
— Он с тобой вовсе ни по-каковски не говорил. Весь из себя такой шикарный… Думает, что замечать тебя — ниже его достоинства. Ну, разве только для того, чтобы дать по физиономии.
— Хм-м, — задумчиво протянул я, коснувшись небольшой царапины, оставленной тростью Франсуа на невероятно твердой голове Майка.
При виде этой царапины, должен признаться, перед глазами моими появилась легкая красная дымка.
Взойдя на ринг, я отметил сразу несколько деталей. Помещение было небольшим и роскошно обставленным. А еще — народу немного. В основном — французы, да несколько англичан, да один китаеза, одетый на английский манер. Всюду сплошь цилиндры, летние пальто и трости с золотыми набалдашниками. Но, к удивлению моему, были среди этой публики и французские матросы.
Я сел в своем углу, а Майк, как всегда, устроился у самого ринга, стоя на задних лапах, а передние и голову положив на ковер, чтобы удобнее заглядывать под канаты. На улице, если кто пытался ударить меня, Майк без разговоров бросался к его горлу, но старый мой пес отлично понимал, что ринг — дело другое. Тут он не вмешивался, хотя порой, когда я оказывался на брезентовом ковре или сильно истекал кровью, глаза его краснели, а из горла вырывалось глухое рычание.
Том слегка разминал мои мускулы, а я почесывал Майка за ухом, когда на ринге появился этот Франсуа, мистер Сама Таинственность.
— Уи! Уи! — завопили зрители.
Только тут я как следует разглядел, каков он из себя, и Том шепнул, чтобы я подобрал хлебало хоть на пару футов и не выглядел полным олухом. Когда Франсуа сбросил свой расшитый шелком халат, мне окончательно стало ясно, что встреча предстоит тяжеленькая, даже если этот гусь всего-навсего любитель. Парень был из тех, кто хоть, может быть, и не видал никогда перчаток, но выглядит и ведет себя как боец.
Росту в нем было добрых шесть футов полтора дюйма, то есть на полтора дюйма выше моего. Мощная шея плавно переходила в широкие, упругие плечи, торс — гибкий, точно сталь, а талия — тонкая, прямо-таки девичья. Ноги — стройные и сильные, с узкой ступней, значит, в скорости ему не откажешь. Руки — длинные и крепкие, прекрасно тренированные. Да, скажу я вам, этот Франсуа был похож на чемпиона-победителя больше, чем кто-либо другой! С тех самых пор, как я в последний раз видел Демпси.
И лицо… Блестящие черные волосы были гладко зачесаны назад, придавая его злобному лицу некоторое благообразие. Глаза его так и жгли меня из-под тонких черных бровей, и теперь уж не были глазами обычного дуэлянта. То были глаза тигра! И когда он, опершись о канаты, сделал пару махов назад для разминки, мускулы его заиграли под гладкой, точно шелк, кожей, и весь он сделался точь-в-точь огромная кошка, которая точит когти о ствол дерева.
Том Роуч сразу посерьезнел.
— С виду востер, — сказал он. — Похоже, в боксе что-то смыслит. Ты лучше, как только гонг, — иди вперед, тесни его, не давай опомниться…
— А когда я дрался иначе? — ответил я.
Тут какой-то прилизанный француз с лихо закрученными усами вылез на ринг, поднял руки, прося тишины, так как публика все еще вопила, приветствуя Франсуа, и разразился длинной французской фразой.
— Что он говорит? — спросил я у Тома.
— Да повторяет, что и так всем известно, — ответил он. — Что это не обычный бой за приз, а вопрос чести между тобой и… Э-э… Этим самым Франсуа.
Том окликнул француза, сказал ему что-то, и тот вызвал из публики англичанина. Том спросил, не возражаю ли я против того, чтоб этот англичанин был за рефери. Я не возражал. Тогда о том же спросили Франсуа, и он этак высокомерно кивнул. Затем рефери спросил, сколько я вешу, и я ответил, и после этого он заорал:
— Бой будет проходить без учета весовых категорий, по правилам маркиза Куинсберри, раунд — три минуты, минутный перерыв! До полной и окончательной победы, даже если схватка займет всю ночь! В этом углу — месье Франсуа, вес двести пять фунтов! В том углу — Стив Костиган из Америки, вес сто девяносто фунтов! Вы готовы, джентльмены?
Прозвучал гонг. Рефери наш, вместо того чтобы убраться за канаты, как делают англичане, остался на ринге, на американский манер. Я рванулся на середину, видя перед собой только холодную усмешку на красивом лице, и хотелось мне лишь одного: как следует это лицо разукрасить. Спешил, точно на пожар, и — наудачу — с ходу послал верхний правый хук Франсуа в челюсть. Удар пришелся слишком высоко, но все же сбил его с носков на пятки. Издевательская улыбка на его лице поблекла.
Прямым левой, так быстро, что и глазу не уследить, он парировал мой хук и сразу, с той же руки, ударил в голову. В следующую минуту, промахнувшись с обеих рук, я снова получил этот прямой левой в лицо и понял, что против меня дерется настоящий боксер.
Я явно уступал ему и в скорости, и в мастерстве. Он был точно кошка: двигался быстрее молнии, а если уж бил, то бил быстро и жестко и притом еще продумывал на ходу каждый шаг, так что застать его врасплох было невозможно.
Единственным шансом моим было продолжать наступать, и я шел вперед, нанося быстрые и тяжелые удары. Выстоять ему не удалось бы, поэтому он принялся отходить, передвигаясь по всему рингу. И все же я понимал, что не шибко-то он меня испугался, а отступает с какой-то вполне определенной целью. Но я никогда не медлю, чтобы прикинуть, что там замышляет вышедший против меня гусь.
А Франсуа продолжал жалить меня своим прямым левой, пока я в конце концов не нырнул под его удар и не воткнул свою правую в его диафрагму. Удар здорово потряс его. Вообще-то, должен был свалить, однако он вошел в клинч и так связал меня, что я больше не мог сделать ничего. А когда рефери разводил нас, этот тип еще скребанул шнуровкой перчатки мне по глазам! С приличествующим случаю замечанием я изо всех сил послал правую ему в голову, но он уклонился, и сила моего же собственного свинга бросила меня на канаты. Толпа издевательски завыла.