— Граждане! — воскликнул он. — Я, дон Рафаэль Фернандес Пизарро, потомок прославленного конкистадора и диктатор республики Пуэрто-Гренада, отомщен! Я разбираюсь в боксерах, поэтому поставил деньги на сеньора Костигана, и он победил! Но это лишь первый из многих поединков. Мы предложим всем боксерам Южной Америки сразиться с нашим чемпионом. Синьор Костиган задолжал нам быка. Он расплатится за него на ринге!
Толпа покидала вверх шляпы и покричала, а после я возразил:
— Эй, погодите-ка минутку! Вы говорите, что мне придется сражаться на этом ринге, чтобы расплатиться за быка?
— Именно так, — усмехнулся он. — Я, дон Рафаэль, великодушен. Тридцати или сорока поединков будет достаточно, конечно, если ты победишь на всех.
— Что?! — пьяно заревел я. — Сорок боев за быка? Ах ты дешевый…
Бабах!! Неожиданно плаза содрогнулась, ринг покосился, мужчины и женщины повалились друг на друга. Не успело эхо взрыва замереть вдали, как до меня донеслись голоса болтающих на добром старом английском парней, и звуки эти были волшебной музыкой. Из-за угла появилась шайка здоровенных моряков в форменках. Они орали, хохотали и сметали всех, кто становился у них на пути.
— Это Старк и его головорезы! — вскричал Джонни. — Ему удалось задуманное!
— Что происходит? — пискнул дон Рафаэль.
— А вот что! — Я закатал ему в сопелку сокрушительный удар правой. Аксельбанты и перья мелькнули над рингом и исчезли за канатами.
— Скорее, Джонни! — крикнул я. — Уходим со Старком!
Мы нырнули с ринга в толпу, как лягушки в пруд, а солдаты, ошеломленные взрывом каталажки и падением своего диктатора, не успели подстрелить нас до того, как мы исчезли среди публики.
Плаза находилась между тюрьмой и пристанью. Но ребята Старка прокатились по толпе, как тайфун по пальмовой роще. Само собой, мы с Джонни были в первых рядах. Вскоре площадь осталась позади, усеянная десятками бесчувственных тел, — не надо было этим дуракам становиться на нашем пути.
Коварная «гренадская молния» все еще бродила у меня в крови, и я почти не запомнил обстоятельства побега. Кажется, была беготня, тумаки и падение вниз головой с причала, а потом меня вроде бы вытащили из воды и сунули в лодку. Очухался я на палубе парохода и услышал, как Старк скомандовал: «Живо поднять пары, такие-разэтакие, пока эти недоумки не вспомнили, что у них есть лодки!»
Снова все закружилось, я перегнулся через леер и провалился в темноту. Когда пришел в себя, мы полным ходом шли в открытое море, а люди на берегу приплясывали и потрясали кулаками. Старк хлопнул меня по спине и гаркнул: «Отличная работа, Костиган, и отличный бой! Будьте моими гостями, ребята. На этом пароходе вам не придется отрабатывать дорогу!»
— Везде бы так, — с глубоким вздохом облегчения заметил Джонни. — Но знаешь, Стив, я упорно не возьму в толк, как это ты сумел убаюкать тореро сразу после второй порции отравы.
— Все очень просто, — ответил я. — От того, что я выпил вначале, у меня в глазах двоилось. Я дрался с двумя Тореадорами и всякий раз целил не в того. А потом еще хлебнул «молнии», и передо мной запрыгали три Диего. Остался сущий пустяк — приземлить того, что в середине.
ВЕЛИКОДУШИЕ НАСТОЯЩЕГО МУЖЧИНЫ (перевод с англ. А. Юрчука)
В прекрасном настроении войдя в «Американский бар», я прошелся колесом между столиков, к изумлению посетителей и моего белого бульдога Майка. Нет, я вовсе не был пьян. Дело в том, что «Морячка» несколько часов назад бросила швартовы на причал Порт-Артура и я был чертовски рад увольнению на берег. Но, пожалуй, я уже не был столь проворен, как в былые времена, когда после боя проходился колесом по рингу, показывая публике, сколь мало на мне отразились пятнадцать раундов свирепого мордобоя.
В общем, я «напоролся на риф», а попросту говоря, врезался прямо в стол, и тот опрокинулся вместе с типом, который куксился, уронив голову на сложенные руки. Стряхнув с нас обоих обломки, я изумленно уставился на гневную физиономию капитана «Морячки».
Не успел я открыть рот, как Старик, чей характер за последнюю неделю вконец испортился, заревел от ярости и вскочил на ноги, расшвыривая стол и стулья.
— Ах ты пьяный балбес! — загремел он. — Неужели порядочному человеку уже нельзя спокойно посидеть и поразмышлять? Ну, почему от тебя нигде нет покоя, ирландский бабуин! И чем тебе не понравился мой стол, а, безмозглый твердолобый дебил?!
Вообще-то, я не корю Старика за вспыльчивость, но в этот раз его манеры подействовали мне на нервы. У меня характер тоже не мед, и я не привык сносить чьи бы то ни было оскорбления. Я вспыхнул как порох.
— Придержи язык, старый морской козел! — загрохотал я. — Ты не смеешь оскорблять меня, хотя я и плаваю под твоим началом черт знает сколько лет! Прибереги проклятия для салаг, которых заманиваешь на шхуну в портах. Я свободный американский гражданин, и ни один старый пират-работорговец не будет угрожать мне плетью! На борту я уже столько лет выполняю твои приказы, что тебе давно пора было вычислить мой сухопутный маршрут. Я сыт по горло и тобой, и паршивой посудиной, которую ты называешь «Морячкой».
— Ладно! — заорал он. — Надоела «Морячка»? Радуйся! Ты ходил на ней в последний раз. Ее новыми владельцами будут не мягкосердечные глупцы вроде меня, они ни в жисть не наймут эдакую твердолобую гориллу.
— Ха! — буркнул я и очумело уставился на него. — Какие-такие новые владельцы?
— Самые обыкновенные! — отозвался Старик, и я вдруг заметил, как он постарел и осунулся. — Я теперь до самой смерти не увижу «Морячку», но буду радоваться этому всякий раз, когда вспомню команду обезьян под стать тебе.
— Но я не понимаю…
— А когда и что ты вообще понимал? — перебил он, дернув себя за бороду. — Я задолжал компании кучу денег. У хозяев моя расписка. Я даже проценты выплатить не могу. Будь у меня несколько недель, выкрутился бы… Но если завтра утром не принесу тысячу долларов, они не продлят аренду. А у меня в кармане нет даже проклятого полпенни! Ты ведь знаешь, как нам не повезло с последним рейсом. И теперь я теряю «Морячку». Завтра, если не наскребу тысячу монет, хозяева арестуют судно. А ведь это не просто лоханка, это моя жизнь, моя душа.
Я бы предпочел потерять ногу, руку или глаз. Биение парусов моей шхуны — сладчайшая музыка, а скрип ее снастей для меня все равно что болтовня старых друзей. Отдать ее — все равно, что вырвать у себя сердце. Но что до этого тебе, толстокожее ирландское отродье? Высоких чувств в тебе не больше, чем в этом бульдоге. У меня, старика, отнимают корабль, и остаток жизни я обречен сохнуть на мели. Что, небось радуешься? Убирайся прочь, оставь меня в покое!
Что ж, я повернулся и ушел без единого слова. Пожалуй, не преувеличу, если скажу: его речь ошеломила меня. Я знал, что Старик по уши в долгах, а последние рейсы принесли одни убытки, но не подозревал, насколько плохи его дела, иначе был бы с ним поласковей. Даже в голове не укладывалось, что у него могут отобрать «Морячку». Я весь покрылся холодным потом. Почуяв, что со мной неладно, Майк прижался ко мне и лизнул руку.
На улице я принялся ломать голову, где бы достать денег, и вспомнил единственный известный мне способ — кулачные бои. Я даже вскрикнул — столь внезапно осенила меня счастливая идея. Первая часть замысла касалась Ловчилы Строццы, сильнейшего боксера-средневеса, находящегося в тот день в Порт-Артуре по программе своего кругосветного турне. Как раз передо мной большая афиша гласила, что Строцца и Бенни Гольдстейн будут драться десять раундов до окончательной победы на ринге «Прибрежная арена Джима Барлоу».
Я прибавил шагу, намечая дальнейший план действий, как вдруг заметил впереди широкоплечего молодца среднего роста — самого Ловчилу Строццу! Какая удача! Он проходил мимо дешевой забегаловки, одного из тех подвальных притонов, куда ведет с улицы длинная лестница. Содержал эту забегаловку мой знакомый китаец. Я поравнялся со Строццей.