* * * * *
К началу лета 1512-го мою Башню полностью восстановили; она невероятно походила на нашу старую обитель искусства - даже высокое, узкое окно, выходившее во внутренний двор, словно перекочевало из прошлого в настоящее. К тому времени я не притрагивался к холсту уже больше года, в некоторые моменты мне даже думалось, что я никогда не вернусь к своему излюбленному ремеслу, да и желания заниматься творчеством не было вовсе. Но все изменилось, стоило мне подняться наверх моей новой Башни.
«Здравствуй».
- Здравствуй, - я в одиночестве стоял посреди пустого, пахнущего свежим деревом помещения, но не чувствовал себя одиноким.
«Это ты нарисовал?» - настойчиво звучали воспоминания.
- Да.
«Красиво...»
- Но так странно, правда? - я выглянул в окно, чтобы увидеть тот самый дом, который был изображен на моем первом самостоятельном рисунке.
«Я Меридит. Меридит...»
- Ван Хоффе из Базеля. А я Риман. Риман Вакернхайм Фронсберг. Можно просто Эр. По первой букве имени...
Тишина сомкнулась вокруг меня, едва я закрыл рот. Я долго стоял перед окном, подставив лицо легким порывам теплого летнего ветра, наблюдая, как сочно-желтый солнечный круг по широкой дуге путешествовал по ясному небу.
«Я могу выпасть лишь в том случае, если меня кто-то толкнет. Ты же не собираешься меня толкать?»
- Я бы никогда тебя не столкнул, моя родная, никогда.
Мне хотелось, чтобы кто-нибудь спихнул меня вниз прямо сейчас. Мучительно хотелось, чтобы кто-нибудь, обладающий достаточной решимостью и жалостью, оборвал мое бессмысленное существование.
- Я сам не могу.
Отвернувшись от окна, я сделал несколько шагов в центр круглой комнаты, потоптался на месте и медленно сел на пол.
- Я пообещал Крэду, Эм, пообещал хранить память о тебе. И это будет крайне несложно - я не думаю ни о чем и ни о ком, кроме тебя.
Угрюмая тишина Башни начала казаться мне таинственной и волшебной, я будто бы посетил...
- Здесь твоя могила, Меридит. Люди часто приходят к могильным плитам и говорят со своими мертвыми, но я никогда не понимал подобных вещей... До сего момента.
Я шумно вздохнул. Желание вернуться к рисованию появилось внезапно, захлестнуло меня мощной волной воспоминаний и эмоций. Я почувствовал яростный зуд в пальцах и ощутил, как разум наполняется размытыми образами моих будущих картин, и каждый образ содержал в себе мою Меридит.
- Ладно. Сейчас вернусь.
*
Я рисовал дни и ночи напролет. Свою первую картину после долгого перерыва я изображал так, будто до этого вовсе не прикасался к маслу - осторожность действий и мазков сквозила сомнениями и неуверенностью, меня страшило возможное несоответствие результата нашей прошлой действительности. Но образ Эм был ярок и точен в моей голове. Рисуя ее тогда, изображая лицо Меридит, я безошибочно повторял ее давний портрет, тот самый, что в далекую пору моего взросления поверг старого учителя на колени. Отложив кисти через несколько мимолетных недель, заполненных кропотливым трудом, я был поистине счастлив и доволен. Это была она, и она была живой. Дрожащей рукой я прикоснулся к еще свежему рисунку, покоящемуся на широком трехногом мольберте, провел пальцами по густым русым волосам, едва касаясь невысохшего масла, чувствуя под шершавой кожей нежность воздушных локонов, и замер.
- Здравствуй, Эм, - счастье сменилось горем, а радость творчества тяжелым комом встала в горле. - Как же мне тебя не хватает... - в тихом помещении шепот звучал громче крика. - Прости меня, моя родная.
Я не мог не смотреть на картину, но и смотреть на нее было пыткой. Той ночью, самой первой после завершения рисунка, спасительный сон, приглушающий внутреннюю боль, никак не приходил. Я думал о том, что тогда, пока я лежал в кровати, мучаясь без сна, масляные глаза моей милой Эм недвижимо смотрели в темную пустоту круглой комнаты.
«Я оставил ее одну».
Именно в то время, в середине лета 1512 года, я впервые пришел в Башню для диалога с Меридит. Я поднимался в полной темноте, таща с собой простой деревянный стул, поднимался, с трудом перебарывая желание броситься к картине со всех ног, утонуть в красоте нарисованной Эм, уснуть спокойным сном под взглядом ее ясных зеленых глаз...