Но я сумел перебороть себя. Поднявшись в Башню, я спокойно и размеренно поставил стул по центру просторного помещения, выглянул в окно, отметив четкие очертания тонкого полумесяца на гладком черном небе и могильную тишину моего древнего дома. Я сделал круг по комнате, слушая, как мои шаги гулким эхом прокатываются по Башне, и подошел к картине. Я расположил рисунок у стены, но в тусклом лунном свете едва смог определить его рамки.
- Давай сюда, Эм, - бережно подняв мольберт, я перетащил его поближе к центру и сел на стул в нескольких шагах от портрета. - Вот так...
Она очаровательно мне улыбалась, и эта улыбка, а вместе с ней живость ее глаз, казалось, освещали помещение теплым светом, видимым только мне.
- Знаешь... - слова давались с трудом. - Почти сразу после... Ватта... Смерти Ватта. Приехал твой отец, - «Мерри?! Меридит?!» - Не знаю, что с ним теперь, но он отказался проводить ночь в этом доме.
«Не самое лучше начало».
- Давай не будем об этом. Вообще не представляю, что мне говорить. Глупо это, Эм, очень глупо... Но я не знаю, как иначе. Может, ты знаешь? - ответом мне была тишина. - Да, конечно.
«Мне стоит пойти в кровать».
- Но я не усну, уверен. Все это бесполезно и бессмысленно, Эм. Вся эта жизнь без тебя. Я просто существую тенью человека, даже не тенью, а призрачным отголоском...
Полумесяц мерно шествовал по небу и достиг той точки, когда тонкая полоска серебряного света, лившегося через высокое окно, достигла своей максимальной длины, аккуратно коснувшись противоположной стены широкой Башни и в полной мере осветив портрет. Луна озарила Эм холодным сиянием, и я видел каждый мазок масла на моем творении.
- Я отомстил за тебя, - «Вот что я должен рассказать». - Ты бы не одобрила той жестокости, что я сотворил, но я это сделал. Не мог не сделать, обязан был. Каждая из семи тварей получила сполна, - я наклонился вперед, крепко сжав кулаки. - Но все было странно, очень странно...
Я рассказал ей все. Про дикости и безумный смех Рэса, про удовольствие, полученное мной, в ходе издевательств над Ваттом, про то страшное утро, когда я сжег ее тело в старой Башне Искусств. Я говорил много и взахлеб, выплескивал свое горе на масляный портрет, обливаясь слезами, крича и шипя. Я рассказал ей про сон, в котором была она и Гереон-с-серыми-глазами, про минувший год, бледный и пустой, как раннее утро ранней весны. Когда я закончил свою исповедь, ночная тьма и серебряный свет в окне сменились радостным сиянием летнего дня. Я чувствовал себя опустошенным и измотанным, долгий, напряженный монолог истощил мои силы, но принес некое утешение.
- Я скоро вернусь, Эм. Я тебя люблю.
На прощание прикоснувшись к картине, я покинул Башню.
Сон пришел быстро и легко, утянул меня в свои объятья, подарив блаженный покой. Впервые за долгое время мне удалось нормально поспать.
С того дня, а вернее с той ночи, я буквально поселился в Башне. Большую часть времени я проводил за рисованием образов Меридит. Пока было светло, я изображал ее так, как помнил и видел когда-то, а с наступлением темноты садился на скрипучий стул и начинал странный монолог, который в скором времени стал для меня неотъемлемой частью моей жизни. К портрету Эм присоединилась картина, изображающая верховую езду, которую так любила Меридит, позднее к ним я добавил пейзаж нашей грушевой рощи с моей возлюбленной в центре рисунка. Коллекция творений стремительно росла, наполняя Башню плодами моей одержимости.
- Я так и умру здесь, - говорить в обществе множества Эм было легко и просто, даже в некоторой степени естественно. Работая с маслом и холстом, я, не стесняясь, озвучивал все свои мысли. - Пусть так, - я пожал плечами. - Я не против, проведу жизнь рядом с тобой. Иного выбора у меня все равно нет... И не надо.
Все мирские дела, состояние замка и феода в целом меня не интересовали вовсе, всем этим занимался Рэс. В первые несколько месяцев после смерти Виконта Ватта Номрес старательно входил в роль аристократа - спрашивал моего совета относительно ведения дел, разбирал старые записи отца, со всех сторон обкладываясь хрустящей бумагой, задумчиво бродил по замку, осматривая его многочисленные комнаты. Он довольно быстро понял несколько основных моментов, а главное, что ему удалось уловить мой настрой - его постоянные расспросы о вещах, в которые я никогда сам и не вникал, не вызывали с моей стороны ничего иного, кроме мрачного раздражения.
Так мы и жили - я рисовал Эм, тщетно пытаясь найти утешение в реалистичных картинах и ярких снах, которые скорее напоминали видения, а Рэс управлял феодом, принимал крестьян, от моего имени присутствовал на собраниях в ратуше Майнца, осматривал и поддерживал в пригодном состоянии земли моей семьи. По крайней мере, я так думал на протяжении многих лет.