«Один в один. В каждом мазке».
Вокруг начало темнеть. Таинственный свет растворялся вместе с его источником, вновь делая комнату Башни Искусств частью реального мира. Вскоре окончательно померкли последние всполохи мерцающего воздуха, и лишь свет луны, узким прямоугольником разделяющий круглое помещение, нарушал кромешную черноту.
- Я не позволю, - ровным голосом произнес Фронсберг. - Так и скажи ему: я не позволю. Покуда в Башне есть место его картинам - найдется место и моим.
Оэйери с трудом различал недвижимый силуэт Римана, впитывая в себя каждое услышанное слово.
- Это напоминание. И условие, - он повернулся и открыл глаза.
Две серебряные точки зажглись высоко над полом. Алхимик невольно съежился и попытался отвести взгляд, но не смог. Чарующее свечение пугало и отталкивало, но в то же время притягивало и увлекало за собой.
- Ты сделал, что хотел, но не преуспел. Похвальное рвение, отчаянная попытка... Пусть она будет первой и последней. В следующий раз ты не покинешь Башню живым.
*
- А потом вы... Он, он ушел. Просто вышел и растворился в темноте. А я сидел и слушал, как удаляются его шаги, не веря тому, что произошло. И не веря тому, что я все еще жив, - он уныло покачал головой и продолжил: - Я просидел там до рассвета. Не смог заставить себя выйти, не смог пересилить страх. Это настоящая чертовщина...
- Теперь вы уедете?
- Что вы?! - мастер посмотрел на меня как на сумасшедшего. - Ни в коем случае. Кто из ныне живущих сталкивался с подобным? Да никто, милорд, никто! Это ведь такой шанс узнать что-то новое, прикоснуться к чему-то...
- Но ведь вам страшно.
- Страшно. Но я алхимик, милорд, я привык к риску. Если бы я каждый раз, когда мне становилось страшно, отступал - моя прекрасная коллекция Оэйери не увидела бы свет. К тому же теперь я буду осторожнее.
- И что теперь, Герберт? Вы хотите сделать из меня подопытного? Наблюдать за мной, пока я этого не замечаю, делать записи?
- Вовсе нет. Из ночной встречи я понял пару вещей. Во-первых, не следует провоцировать вашу тайну. Я даже не хочу знать, действительно ли вы настолько удивлены происходящему, насколько я вижу, - он резко пожал плечами и сдавил виски. - Это все очень непросто. Прошла одна лишь ночь, а мир вокруг изменился кардинально...
- Я вам не лгу.
- Верю. Не знаю почему, но я вам верю.
- Что еще вы поняли?
- А? - он удивленно воззрился на меня.
- Вы сказали, что из ночной встречи поняли пару вещей.
- А-а-а, - протянул алхимик. - Он дал нам подсказку. Разве вы не видите? Картины должны остаться в Башне. И точка. Но ведь у Башни, насколько я мог видеть этим утром, есть чердак.
- Там деревянный потолок, над которым крыша.
- Прорубим люк, - мастер слабо улыбнулся. - Должно сработать.
Я так не думал. Сомневался в том, что идея мастера спрятать страшные картины будет действенным решением. Но она была. Чердак оказался достаточно высок для мольбертов. Уродские изображения Меридит расположились там, там они и остались - прошел день, второй, третий, минула неделя. Счастье захлестнуло меня неистовой волной, когда я окончательно убедился в том, что нашел избавление, вновь обрел утраченный дом. Хотя правильней было бы сказать, что решение нашел Оэйери. Я был ему благодарен, и моя благодарность была велика. Когда я спросил алхимика, чего он хочет, его ответ был прост: «У меня всего в достатке, милорд, и то ваша заслуга». Но я не мог оставить его без награды, и тогда сделал ему предложение. Предложил мастеру творить подле меня, вместе со мной, и он с радостью согласился. Герберт перенес часть своей лаборатории, ту часть, что была самой важной, в Башню Искусств. Огромные перегонные чаны из потемневшей меди, изогнутые стеклянные трубки из помутневшего стекла мастер оставил в своих покоях. В обители творчества появились лишь аккуратный, разбухший от влаги стол и пара чистых, прозрачных сосудов причудливой формы. Оэйери поведал мне, что все эти принадлежности представляют собой заключительный этап его ремесла - они необходимы для итогового смешивания разнообразных составов.
Когда-то я рисовал свои картины в обществе Эм. Под музыку, что она любила. Ее смерть оставила Башню пустой, и ни мои рисунки, ни мои монологи не могли вновь ее наполнить. Теперь же, с появлением алхимика, круглая комната ожила. Она пропитывалась запахами его творчества, благоухала сотнями ароматов, витающих в воздухе, блестела стеклом и жидкостями. Жизнь продолжалась и преображалась. Несомненно, в лучшую сторону.
* * * * *
Наше время шло быстро. Количество моих картин в Башне росло и росло, а Герберт открывал все новые рецептуры целительных эликсиров, изумительных запахов и смертоносных ядов. К концу 1524 года мы полностью восстановили феод. Даже сожженный Оттернхайм выглядел так, словно и не видел тирании Рэса. А в 1525-ом Майнц захлестнула волна насилия цехов - конкуренция росла долгие годы и, в конечном счете, достигла своего пика. К тому же в городе больше не было «Трав и благовоний». Шедевры Оэйери, позволявшие ранее вести невидимую войну, навсегда исчезли, лишив кровожадных и алчных мастеров излюбленного оружия. Алхимик обеспокоенно отреагировал на слухи о Майнцском кровопролитии - Вакернхайм был беззащитен. Он посоветовал мне нанять хоть какую-нибудь стражу, и я последовал его совету.