- Но...
- Но то, что я понял за свою жизнь, могу выразить просто - если Бог и существует, то он на редкость больной ублюдок, - я наклонился к старику, едва не выпав из седла. - Все церковные истории, книги и догматы - всего лишь нелепые, притянутые за уши сказки, корнями уходящие в глубину веков, воздвигнутые на базисе низких людских страхов. В пьяном бормотании портовых трактиров смысла и правды больше, чем в любом священном писании, богато разглагольствующим о безмерной любви нашего создателя к своим слабым и хрупким чадам. Господь наш всемогущий ничем не отличается от любого современного монарха - он мог бы превратить жизнь каждого из своих подданных в настоящий рай на земле, осыпать золотом и всевозможными щедростями, но он этого не делает, и не сделает никогда. Почему? Ответ прост - если Бог и существует, то ему глубоко плевать на своих уродливых детей, ибо сам он еще больший урод.
МакУэйд испуганно слушал и ошарашено смотрел по сторонам.
- Ты так выглядишь, будто ждешь, что с минуты на минуту в меня ударит молния за подобное вопиющие богохульство, - я засмеялся, подъехал к старику поближе и ткнул его в бок, от чего мой спутник резко вздрогнул. - Не бойся, этого не произойдет. За свою долгую жизнь я совершил достаточно поступков, за которые твой всемогущий Бог должен бы меня покарать. И поверь мне, мои былые дела пострашнее, чем грубые слова, произнесенные на пыльной дороге Майнца, - Чарльз попытался выдавить из себя некое подобие улыбки, но получилось у него крайне неубедительно. - Но, как видишь, я все еще жив. Предлагаю на этом оставить рассуждения о церкви и о Боге. Навсегда.
Старик утвердительно кивнул, внимательно и увлеченно разглядывая гриву своей лошади. Нам предстоял долгий путь, сначала верхом на север, до самого побережья, затем на корабле в Лондон через холодный Ламанш, и после опять на север по уже известному маршруту британских городов до Честера. Признаюсь, я не хотел излишне запугивать моего нового хранителя, но слышать религиозный бред я желал и того меньше. Чарльз чутко ухватил мой настрой и долгое время ехал молча, глазея по сторонам, периодически легко потрепывая по ушам уверенно шагающую кобылу. Спустя полчаса молчания, старик спросил:
- Бенедикт - это ваш новый вымышленный родственник?
- Мой несуществующий сын.
- Всего один? Судя по вашему древу, вы частенько увлекались созданием выдуманных семейств аристократов.
- Пока всего один. Мне поднадоело это занятие, если честно, - я доброжелательно улыбнулся старику, пытаясь снять возникшее ранее напряжение. - Еще предостаточно времени, чтобы поработать над древом, но на данный момент, у меня совершенно нет желания этим заниматься. Хочешь поучаствовать?
Чарльз удивленно воззрился на меня, вопросительно вскинув брови.
- Поучаствовать?
- Ты теперь хранитель Гренсфорда. Можешь создать будущее наследие особняка. Я не против.
- Нет-нет, что вы.
Я равнодушно пожал плечами и сладко потянулся в седле. За нашу долгую дорогу до Гренсфорда Чарльз задал мне невероятное количество вопросов о моей жизни. В некоторой степени, мне даже нравилось ему отвечать - старик, по моим ощущениям, всегда очень аккуратно вел диалог. И он никогда не спрашивал меня про комнату наверху Башни Искусств, не задавал вопросов о ее содержимом.
К разговору о редактировании моего фамильного древа мы вернулись не скоро, летом 1742. И разговор этот начал Чарльз Нэйтан МакУэйд.
* * * * *
К началу весны 1742 года я начал замечать странности в поведении старика. К тому времени у него уже появился преемник, мальчик десяти лет, скромный и тихий, с ясными глазами цвета темного янтаря. Джонатан. Совершенно не представляю, где Чарли нашел этого дикого паренька - после очередной вылазки в город старик вернулся в Гренсфорд позже, чем обычно. И вернулся не один, а в обществе маленького мальчика, сказав, что нашел себе отличного наследника. Джонатан, насколько я понял, был сиротой и вырос в атмосфере грязных переулков восточного Честера, побираясь, воруя, попрошайничая. Но мальчик быстро учился. Через пару месяцев жизни в особняке под внимательным взором Чарльза, Джонатана едва можно было отличить от благородного дворянского пажа.
В конце июня 1742-го, в тот момент, когда я работал над очередной картиной моей прекрасной Эм - в этот раз я изобразил ее на краю высокого утеса, гордо стоявшей, широко расставив ноги, с мощными порывами ветра в волосах, безвозвратно уносящими ее звонкий смех - МакУэйд осторожно вошел в мою комнату-мастерскую.
- Господин.
- Чарли.
Он задумчиво изучил еще не готовый рисунок.