К счастью, выдуманная Оливия Рейнсхольд оказалась совершенно не похожа на мою возлюбленную. Напротив, внешность безумной вдовы была мне абсолютно незнакома. Я увидел ее во сне в середине июня 1747: красивая женщина среднего роста с длинными светлыми волосами стояла в двадцати шагах от меня, плача и баюкая на руках окровавленный тяжелый клинок. Мы встретились в поразительно светлом коридоре восточного крыла, я прекрасно видел ее перед собой, легко мог оглядеть вдову с ног до головы, изучив каждый фрагмент ее внешности. С удивительной четкостью я видел ее ясные глаза цвета осеннего серого неба, наполненные крупными слезами. Оливия говорила тихим, нежным голосом, громко всхлипывая после каждого слова: «За что, Риман? Зачем ты создал меня, нас, такими?! Я так любила своих детей! И так любила Бене!» Тогда я сам начал рыдать, я просил у нее прощения за все, пытался убедить, что этой истории не было, как не было Бене, ее и их детей, доказывал, что рукотворная летопись жизни еще может быть переделана и переписана... А в ответ Кровавая Матерь лишь выла навзрыд и орала: «Ложь». Прервав свой пронзительный крик, женщина тронулась с места, начав двигаться в моем направлении. Она тяжело ступала босыми ногами по крепкому деревянному полу, а я стоял, тупо уставившись на ужасный нож, не в силах пошевелиться. Когда между нами осталось не больше десяти шагов, вдова резко прыгнула вперед, выставив перед собой руки, сжимавшие окровавленный массивный клинок, устремленный мне в грудь.
В полете женщина рассыпалась пеплом. Тяжелый нож с глухим ударом воткнулся в пол возле моих ног, а меня окатило настоящей бурей холодной золы, напрочь лишив возможности видеть. И все изменилось. Все. Я узнал это еще до того, как рассеялся пепельный туман, и зрение вернулось ко мне. В темной слепоте я не мог видеть, но мог ощущать. Я чувствовал хорошо знакомый мне запах свежего лака и масла, вдыхал ароматы исписанных холстов и деревянных рамок. Место действия кошмара изменилось - без сомнений, я находился в моей Башне Искусств. Прокашлявшись и открыв глаза, моему взору предстали голые стены Башни, ни картин, ни окна, ничего. Я исступленно вертел головой, пытаясь понять, с какой целью ужасный сон перенес меня в это видоизмененное, но по-прежнему очень значимое для меня место. А затем я услышал утробный, злорадный смех, раздающийся сверху. Темный чердак Башни был запечатан мной много лет назад. Подойдя к тому месту, над которым располагался едва заметный деревянный люк, я увидел, что синие печати Фронсберга все еще скрепляли единственный путь наверх.
- Риман, Риман, Риман... - низкий голос певуче огласил комнату. Он определенно раздавался прямо надо мной.
- Кто здесь?
И опять этот злорадный смех.
- Он знает, Риман, - прошептал голос.
- Что? Кто знает? Что знает? - я сорвался и начал орать, запрокинув голову. - Кто здесь? Ответь мне! Это ты, тварь?! Король?! КОГДА КОНЧАТСЯ ЭТИ СНЫ?!
В этот раз смех был издевающимся и несдержанным. За смехом последовал голос, громкий и ледяной.
- Закончи историю, Риман, - пауза. - И убей любопытного ублюдка.
Прозвучал последний противный смешок, и все поглотила тьма.
* * * * *
Шестого июля 1747 года в Гренсфорд пожаловал незваный и крайне неожиданный гость. Я отдыхал после сытного обеда в своей комнате, когда возбужденный и откровенно напуганный Чарльз вбежал в мои покои. Старик, заикаясь, поведал мне тревожную весть, на обдумывание которой я потратил несколько быстрых секунд. Затем я решительно поднялся с кресла, пару раз крутанул головой, прогоняя едва появившуюся дымку послеобеденного сна, и приказал ему дожидаться моего возращения в этой спальне.
Когда я вышел на крыльцо Гренсфорда, наш нежданный визитер только закончил неуклюже слезать с лошади. Мужчина неуверенно встал на твердую землю и приветливо махнул мне рукой.
- Доброго дня!
- И вам, мистер! Я могу вам чем-то помочь?
- Я ищу Чарльза МакУэйда. Насколько я знаю, он является домоправителем этого особняка, - послеобеденный гость оглядывал Гренсфорд и окрестности любопытствующим взглядом.