Когда я очнулся, я был уже дома. Лежал в собственной кровати, перемотанный мягкими пахучими тканями, раздираемый жуткой болью. Сколько прошло времени с того момента в лесу, я не знал, но мне казалось, что минула вечность. Открыв глаза, я увидел Веренну, угрюмо копошащуюся в украшенном тонкой резьбой комоде, стоявшем сразу слева от кровати. Я позвал ее по имени, по крайней мере, попытался позвать - вместо слов из моей груди вырвался сдавленный стон.
- Мальчик мой! - нянька кинулась ко мне, прикоснувшись теплыми ладонями к моей левой руке. - Ты очнулся, Риман?! Мы так испугались, Господи, помоги.
- Я... - слова давались с трудом. - Сколько... дней... спал?
- Дней? - Веренна удивленно воззрилась на меня. - Вы приехали... Тебя привезли не больше шести часов назад. К тому времени, один из егерей, кажется, его звали Кен или Джен, уже приехал из Майнца с лекарем.
- Йен.
- Что, мой мальчик?
- Егерь... имя... Йен.
- Как скажешь, Риман, как скажешь, - губы няньки мелко дрожали. - Мы все очень испугались! Боже, как страшно, - Веренна начала плакать. - Ты бы видел мать... Я думала, она не выдержит - даже милорд Гереон с трудом ее утешил.
Я слышал быстрые шаги где-то справа. По коридору шел человек, стремительно приближаясь к моей комнате. Даже не шел, а почти бежал, вероятно, привлеченный громким голосом Веренны. Наверняка это отец, мать или кто-то из сестер - я никак не ждал, что первым, кого я увижу после няньки, окажется Эм. Но это была она. Именно Меридит бежала по широкому коридору Вакернхайма, стуча ботинками по каменному полу. Она вбежала в комнату и бросилась к моей кровати.
- Миледи, Риман проснулся, - пробормотала Веренна.
Эм стояла справа от меня, так близко, что я чувствовал запах ее волос и кожи. На слова няньки она не обратила внимания, будто и вовсе их не слышала.
- Это было так страшно, Эр, - дрожащим голосом произнесла она. - Т-т-тебя привезли на волокушах, укутанного в пушистые меха, п-п-п... - она плакала. Я видел крупные слезы, бегущие по гладким щекам Меридит. - Пахнущего смертью. Твой отец был весь в крови. Крик поднялся ужасный, - теперь Эм рыдала навзрыд. - Кто-то к-к-кричал «Боже! Боже!» Когда я увидела тебя, подумала, что т-т-ты мертв. Я ПОДУМАЛА, ЧТО ТЫ ПОГИБ, ЭР! - она вцепилась в мою руку, обливаясь слезами. - ЭТО Б-БЫЛО ТАК СТРАШНО, ЭР! - Эм кричала, содрогаясь всем телом.
В комнату вбежали моя мать и отец. Эдит тут же начала рыдать вместе с Меридит, в один голос они твердили, как им было страшно. А мне было больно, очень и очень больно. Я видел, как отец обнимает и аккуратно выводит из комнаты Эм с моей матерью. Через несколько мгновений, он вернулся, подошел ко мне и крепко сжал мою руку.
- Ты молодец, Эр. Я тебя люблю.
- И... тебя... мэйн.
- После того, что случилось, это мне стоит называть тебя мэйном, сын, - отец слабо улыбнулся и еще крепче сжал мою ладонь. - Отдыхай. Лекарь сказал, что выздоровление займет немало времени. Но ты поправишься. Ты обязательно поправишься, Эр.
- Я... поправлюсь, отец.
Отец ушел, оставив меня с Веренной. Старая нянька заботливо хлопотала у моей кровати, привычно бормоча под нос неразборчивые фразы. Я закрыл глаза и постарался не думать о страшной боли, тяжелым грузом навалившейся на мое тело и разум. Но боль была и никуда не собиралась уходить. И теперь она была не только физической - лицо Эм стояло передо мной, скрываясь за темной пеленой век. Заплаканное лицо с глубочайшей печатью горя. Я слышал, как она кричит «Это было так страшно, Эр!» вновь и вновь, повторяет эти ужасные слова, захлебываясь горечью утраты. И эта картина в моей голове была настоящей раной, куда страшнее той, что нанес мне волк.
*
Лекарь из Майнца говорил, что на выздоровление уйдет очень много времени - волк разодрал мой бок, сломав пару ребер, и бедро, серьезно повредив и раздробив кость. Врачеватель, которого звали просто Теор, приходил в наш дом каждый день, утром и вечером. Мужчина внимательно меня осматривал и ощупывал, задавал одни и те же вопросы, например: «Как вы себя чувствуете, милорд?» или «Не появилось ли у вас неприятного привкуса во рту?» Я одинаково, изо дня в день, отвечал на большинство вопросов приставучего лекаря, что его, несомненно, должно было радовать. Но некоторые мои ответы, в особенности на вопросы, болит ли у меня вот тут и тут, которые неизменно сопровождались тычками Теора в искалеченные волчьей пастью части моего тела, определенно не радовали целителя. Вероятно потому, как я понял позднее, что мои ответы менялись слишком быстро - через неделю бок практически перестал болеть, а нога при контакте с холодными пальцами лекаря, отзывалась уже не такой острой болью, как несколькими дня ранее. Сначала Теор выглядел удивленно, затем он начал хмуриться, все сильнее с каждым днем. И, в конечном счете, он окончательно потерял самообладание, пытаясь найти логическое объяснение происходящему. Восемнадцатого октября 1499 года он позвал отца в мою комнату, распахнул мягкое одеяло, укрывавшее меня с головы до пят, и начал, заикаясь, рассказывать Гереону Фронсбергу о стремительно затягивающихся ранах на теле его сына.