Как поживаешь ты, дорогой Эр? Должно быть, ты уже окончательно оправился от той ужасной трагедии, но все равно - дай мне знать, все ли у тебя хорошо! Пишешь новую картину? Или уже написал, да не одну, а несколько? Замок в облаках? Было бы здорово!
Саския - служанка, которая пишет это письмо под мою диктовку - говорит, что все мои рассказы так или иначе связаны с тобой. Она находит это странным и интересным, тихо ворчит, что я еще совсем ребенок. Но именно она уговорила меня написать тебе это письмо.
Напиши мне что-нибудь в ответ, ладно? Я очень буду ждать, как жду скорейшего возвращения в ваш дом.
С нежностью, Эм.
Я с трепетом перечитал письмо несколько раз, жадно вдыхая сохранившийся на нем запах милой Меридит. Отец и мать тут же принялись обсуждать эту скромную весточку от странной девочки из Базеля. Гереон улыбался и игриво мне подмигивал, но Эдит восприняла письмо настороженно и со значительной долей негатива. Мать сказала, что надменность Адрианы ван Хоффе непременно хранится и в юном разуме ее дочери, что за этой яркой и добродушной маской скрывается холодная заносчивость, которая проявит себя. Может и не скоро, но обязательно проявит.
- Твоя мама переживает о тебе, Эр, - тепло промолвил тогда отец. - И всегда будет переживать, потому что очень тебя любит. Но помни - все должно быть сделано правильно, сын. А правильные поступки, - он легко прикоснулся к моей груди. - Подскажет только сердце.
А еще он спросил меня, хочу ли я написать ответное письмо, и сказал, что если я решусь, то он позаботится о его отправке. Честно сказать, я не понимал, чем скромное послание Эм заслужило так много внимания со стороны моих родителей. Ведь это было всего лишь письмо. Клочок бумаги с тонким почерком. Мне было приятно общаться с этой странной девочкой, смотреть в ее ясные глаза и слышать ее голос, но я никак не представлял себе, вероятно, в силу своего юного возраста, что в разумах отца и матери нарисовалась картина ранней, детской любви. Я вовсе не думал об этом и, как мне казалось, воспринимал Меридит так же, как относился к Бирне, или к Лорен, возможно, с чуть большей нежностью и трепетом и с небольшой поправкой на отсутствие родственных связей. Но на самом деле, я просто не отдавал себе отчета в вопросе Эм, а родители ощущали все куда более чутко. Тем не менее, я решил отправить в Базель ответную весточку.
Дорогая Эм!
Я получил твое письмо неделей позже дня рождения - семнадцатого декабря. Но это не мешает мне написать немного припозднившееся поздравление. Меридит ван Хоффе из Базеля, поздравляю тебя с твоим замечательным праздником! И не только письменно, но и вслух!
Милорд Танкред, должно быть, уже подарил тебе клавесин. С трудом могу представить, насколько сильно твое счастье. Бальтес Кэрар, кстати, восхвалял тебя не на шутку - а это многого стоит, поверь мне. Только я тебе этого не говорил, дорогая Эм. Старый художник не любит поощрять своих учеников, таков уж он от природы. Но, надеюсь, одобрение Бальтеса, пускай и полученное через третьи уста, придаст тебе новых сил и уверенности в освоении музыкального искусства. Я верю, что придуманная тобой мелодия станет верхом совершенства. Только не рассказывай мне, пожалуйста, в каком ключе или тональности она будет написана - я все равно не пойму. Это письмо помогает писать Лорен, она попробовала донести до меня смысл слова «тональность», и у меня уже разболелась голова.
У меня все прекрасно, дорогая Эм. От той ужасной ночи в лесу остались лишь блеклые воспоминания. Даже шрамы на ноге и боку практически исчезли, что вызывает еще большее недоумение со стороны Теора.
Картину я написал, но о чем она, я не скажу в этом письме. Приедешь - увидишь сама. Думаю, тебе она понравится. Надеюсь, что понравится.
Спасибо тебе за теплые слова, Эм. Я был рад получить твое письмо и буду трепетно хранить его до твоего возвращения.
С нежностью, Эр.
Я был уверен, что моя картина понравится Меридит. В первую очередь потому, что мой скупой на похвалу старый учитель пустил щедрую слезу, увидев тот портрет. Бальтес стоял перед холстом, раскрыв рот и выпучив глаза, а его губы шептали: «Она как живая. Боже, ее глаза. Господи, она как живая». В тот день, в начале декабря 1499, мудрый художник упал передо мной на колени и начал целовать мои руки под ошарашенным взором собственного сына.