- Нет, мать вашу! - заверещал он. - СУКИ, РАЗВЕ ВАМ МАЛО?! ЧТОБ ВЫ ПЕРЕДОХЛИ ВСЕ, ТВАРИ!
Шрам наотмашь ударил топором, отрубив сразу обе кисти Виконта Ватта. Мой пленник зашелся в протяжном крике боли, но кричать так ему предстояло недолго. Через секунду кровоточащие обрубки стремительно приближались к алым углям. Багровая кровь шипела и скворчала, капая в жаровню, а Ватт все орал. И заорал еще сильнее, когда его руки почти по локоть опустились в раскаленный жар.
- Вот так. Это будет тебе уроком, - я склонился над извивающимся и вопящим узником. - Даже не пытайся покончить с собой. Слышишь меня? Будет только хуже, поверь.
Наемники разжали грубые пальцы и отпустили обмякшее тело Ватта. Он мешком упал на землю темницы, обессилено скуля и прижимая к груди обугленные культи, которые еще несколько быстрых секунд назад были его руками. Виконт мычал и ползал, в агонии закатив глаза. Прекрасное зрелище.
- Дня через два дайте ему немного воды.
- Я думал, ты хочешь заморить его до смерти, - вкрадчиво спросил Рэс.
- Хочу. И поэтому дайте ему воды, без жидкости он не проживет и неделю.
В 1511 году я мало знал о голоде. Я слышал о нем постоянно - тощие крестьяне, приходившие когда-то к отцу, жаловались на недостаток еды, на скудные урожаи, особенно в холодные годы, говорили про странные меры, такие как сам один или сам два. Но голод не затрагивал благородные семьи. Я рос в достатке и сытости и никогда бы не подумал, что мне предстоит морить голодом ненавистного пленника. Но я знал, не могу сказать, откуда, но точно знал, что без воды Ватт умрет слишком быстро.
Впоследствии мне представилась возможность изучить влияние отсутствия пищи на организм человека. Я читал замудренные учения о физиологии и представлял, каково было Виконту.
Дня через четыре он стал бледен, постоянно терял сознание и бредил о еде, молил охранников темницы дать ему хоть что-нибудь поесть. Ватт стремительно худел - организм буквально на глазах сжигал любые оставшиеся источники энергии: жировые, а потом и мышечные ткани. Через полторы недели изнурительного голода Виконт походил на живой скелет, бесцветная кожа туго обтягивала его кости, он постоянно стонал, во сне и наяву, ныл, что ему очень холодно. Его рвало желудочным соком, а обезумевшие глаза Ватта непроизвольно двигались, предвещая приближающуюся слепоту. К пятому июня 1511 кожа моего пленника пугающе высохла и пожелтела, он редко прибывал в сознании, но, когда Ватт все-таки бодрствовал, его незрячий взгляд был устремлен в пустоту, и никакое воздействие извне не производило на него впечатления.
Я не испытывал ни капли жалости к Виконту Ватту. Напротив, я навещал его с завидной частотой, и каждый раз, покидая темницу, я чувствовал себя сытым и довольным. Мучения губителя моей любви были поистине чарующими и вдохновляющими.
Пока губастый выродок томился в заточении, я заново напитывал жизнью мертвый дом. Большую часть наемников я нанял в качестве постоянной стражи, главой которой я избрал моего безумного старого друга. Мы обошли деревни феода и набрали две дюжины крестьян - поваров и служанок, кузнеца и плотника, конюха и малограмотного счетовода. Башню Искусств разобрали почти до основания - я не хотел, чтобы на камне моей обители творчества было хотя бы пятнышко копоти. Вакернхайм оживал и наполнялся звуками, в каждом уголке древней крепости кипела работа. В каждом, кроме темницы.
Голод прикончил Виконта Ватта в ночь с девятого на десятое июня 1511 года. К тому моменту, как он испустил дух, воздух темницы был пресыщен запахами гнили и разложения, исходящими от тощих тел некогда любимой семьи моего пленника. Трупы Ваттов так и остались лежать глубоко под Вакернхаймом. Вечные узники моей мести.
В ту ночь, когда мое возмездие окончательно свершилось, мне приснился отец. Он гордо сидел за своим рабочим столом, перебирая шуршащие бумаги, ставя пометки тут и там темным пером, задумчиво бормоча под нос. Гереон сидел на серебряном троне, а голову его венчала черная корона.
- Ты молодец, - грубо отрезал он. Холод в голосе отца пробирал до костей.
- Но что-то не так?
- Да, - он оторвался от бумаг и посмотрел на меня.
«Серые глаза. У него серые глаза».
- Смотри сам, - он откинулся на спинку трона и провел ладонью над бумагами.
Сверху кипы желтых листков лежал невероятно белый и идеально гладкий бумажный прямоугольник. Записи, сделанные в нем, были ало-красными. Отец писал кровью. И писал он ничто иное, как развернутый список известных мне имен. Отто Нодульф, Вильгельм Гарофрид, Франц Ландгрим. Виконт Ватт. В списке были имена всех, кого я убил или приказал убить за последний месяц, даже имена отца и матери рябого Отто и жены и дочери Андгельма Гельбрета. Напротив каждого имени значилось скромное «мертв» или «мертва».