-- Он решил этот вопрос?
-- ... Можно сказать, что вопрос сам себя решил, хоть это и звучит абсурдно. Но я не знаю, как выразить это иначе.
-- Мне кажется, я понимаю.
Кодрак смотрел на неё не отрываясь, с благодарностью, с теплом. Ей вдруг почудилось, что впервые в жизни кто-то посмотрел на неё "с теплом". Она еле справилась со спазмами в горле. Она почти узнавала этот голос.
-- На самом деле, любой сущностный вопрос имеет ответ в самом себе; или даже сам на себя отвечает... Но материя.., точнее, то, что мы считаем материей -- это воплощение постоянства и инерции. Это даёт материальному миру ощущение небывалой конкретности и это же становится препятствием для любой попытки что-то изменить в этом мире. Можно сказать, что это "недостаток пластичности", но так говорить неправильно. Причина "трудности" в другом. Но... выразить её ментально невозможно. Разум не знает материи, он знает только миры разума, да и то самые низшие. А материя -- это нечто странное; это тайна, пока ещё не раскрытая. Но кто её раскроет. Нет никого. Эпоха чувствительных душ прошла. И мы наблюдаем эпоху прожорливых крыс, окрещённых смертью...
Она сидела не дыша.
-- ... и отягощённых умственной рефлексией, которую даже рассудком-то не назвать...
Он смотрел в её расширившиеся зрачки.
-- ... Но есть твёрдый Огонь, раскалённая белая плотная Тишина; есть Реальность, которая выстроила нас, она течёт в наших венах. Что скажешь? С ними ты? Или с этой Реальностью? Что скажешь?
-- Я?... -- долгое молчание. -- Я скажу, что это больно... И что это прекрасно. Временами задаёшься вопросом: заканчивается всё -- жизни, эры, цивилизации, память; но закончится ли когда-нибудь эта тьма, в которой я жила, кажется, с самого рождения? Такое ощущение, что она вечна.
-- Просто Он играет. И это, возможно, Его лучшая партия: остановиться на самом краю пропасти. А потом, когда мы облегчённо выдохнем, сделать-таки ещё один роковой шаг -- туда, в пустоту -- увидеть наше искажённое ужасом лицо, улыбнуться и... полететь. Что мы знаем? Мы НИЧЕГО не знаем.
-- "Мы"?
Он улыбнулся и взглянул на неё с благодарностью.
*
Это был взгляд самого дорогого, что прячется на дне зрачков, за золотой дверью.
Горло её сжало судорогой, глаза наполнились слезами.
-- Это душа, -- ответил он на немой вопрос. -- Душа. Единственное в людях, с чем я могу контактировать легко и свободно. И те, у кого живая душа, они... они плачут.
-- Значит, у меня живая душа? -- голос её дрожал; надо взять себя в руки.
-- Значит, живая.
-- А бывает по-другому?
-- Бывают железобетонные взгляды. Либо взгляды всякого рода... хищников. Свиней. Хотя, свиньи благоразумны в сравнении с... ними.
-- И что тогда?
-- Тогда плачу я... Но им наплевать на мои слёзы. Им нужна сила. Как можно больше силы и власти. И поэтому я ухожу.
-- Но если ты уйдёшь, это ведь не будет означать...?
-- Нет, от тебя я уйду по другой причине, которой я пока не знаю.
-- Но ты всё-таки уйдёшь? Или...?
-- Это необходимо. Пока ещё. Либо они меня убьют...
Она опешила; растерянно вглядывалась в черты этого странного лица, тщась отыскать ответ.
-- ... а потом не смогут себя за это простить.
-- Такое уже бывало?
Он молчал.
Тишина звенела, как готовая лопнуть струна. Мир её потерял границы, в висках пульсировала мировая боль:
-- Кто ты?
Он улыбнулся в-ответ. Возможно, впервые за столько лет ему задали по-настоящему основополагающий, сущностный вопрос; вопрос исполинский и неминуемый. И самым главным было то, КАК его задали.
-- Ты сама узнаешь. Когда-нибудь. Хотел бы я в тот момент оказаться на твоём месте.
Спазмы сдавили горло. Она потрясённо качала головой, не в силах озвучить ту самую мысль, что мягко, но властно низошла в её разум:
-- Не... не ух-...-ходи...
И зарыдала.
Он не шевелился. Сидел, подпирая стену, далёкий, как Магелланово Облако, и близкий, как... Смотрел на неё, и во взгляде его цвела печаль земных глубин, истосковавшихся по Солнцу.
-- Не уходи! -- повторённое дважды, это прочно утвердилось в атмосфере кухни, дома, города.
"Что же ты творишь." Он улыбался, но грусть -- грусть невыносимая, острая, как кусок стальной арматуры, пронзившей грудную клетку -- не отпускала.
"Что ты творишь, милая. Тебе же этого не вынести." Он знал, что она сама так решила, когда-то, на заре веков.
-- Просто я забыла. -- И почти не удивилась своим словам. Она впивала этот взгляд Любви и Широты, эту сокровенную причину гравитации, о которой не подозревали учёные знахари.
-- Сколько же в тебе жажды, -- и он закрыл глаза, уйдя в неподвижность.
В этот самый момент её посетило странное переживание. Оно было телесным и как будто смутно знакомым. Очень странный физический комфорт. Почти невыносимый и в то же время сладостный. Он мог длиться вечно и исчезнуть в любой момент. Невероятный телесный комфорт, развязавший все узлы её тела, заклеивший все дыры, остановивший все движения и деструктивные дрожания.
Почему-то она была уверена, что для материи её тела это было нечто новое. И что тело уже никогда этого не забудет.
"Но мир, он пока ещё смертельно забывчив. Они не хотят. А те, кто хотят -- не могут. А тех, кто могут, убивают те, кто не хотят."
И вдруг она вспомнила всё:
-- Кодрак?!
-- Вельда...
-- Я помню. Этот нож с можжевеловой рукоятью... Твою... Твои...
Она не смогла произнести это колючее слово с запахом крови.
-- ... О-о-о! Сколько же эпох минуло, сколько жизней было потрачено зря. А ты ждал всё это время?
Он не шевелился.
-- Кодрак... -- воспоминания накатывали волна за волной, безжалостные к этой хрупкой человеческой форме.
-- ... но... ты встретился с ним? Он принял тебя?
-- Кардош был суров. Отдадим ему должное.
-- Так где же он?
Кор не ответил, лишь ладонью похлопал себя по груди слева. Она кивнула, улыбнулась. Той самой улыбкой, которую он помнил ещё с тех времён, улыбкой иной Вельды с копной огненных волос и первозданным огнём неистовой мощи к глазах цвета киви.
И тут она совершила что-то невероятное, безумное. Опустилась на колени, простёрлась на полу, приложившись лбом к его ступням, обняв их руками, всхлипывая.
-- Вельда... -- наклонившись, он гладил её волосы, -- я видел ростки будущего. Это дети. Ты была там. С одним из них.
Она молчала, всё также прижавшись лбом к его стопам. Всхлипывания уступили место сбивчивому дыханию.
-- Мы выжили, слышишь? Мы сделали это. Понимаешь, дело сделано.
Они сидели в тесной кухне, он и она, содержащие в себе мир и готовые выплеснуть его в неизведанное. Две искры во всеобщей тьме. Два жгучих вопроса в необъятности вечного Ответа.
2016 г.
40