Кодрак кивнул.
-- Но ведь это происшествие лишь доказывает мою правоту.
-- Или твою неправоту. Всё зависит от взгляда. Хэви, конечно, прав, но иногда сердца недостаточно. Нужен ещё и широкий разум, не запертый в тюрьму принципов.
Они помолчали, скрестив взгляды на облаке.
-- Я чего-то потерял нить твоей мысли. -- Наконец, вымолвил Бэт.
-- Честность -- твоя особая черта.
-- Ну, наверное.
-- У каждого свой взгляд и свой путь. Но путь Хэви чуточку прямее и ведёт в будущее. Поэтому я и выбрал его.
-- Выбрал? Между кем?
-- К примеру... между им и тобой. Между им и миллионами других людей, прошедших в тот день мимо меня.
Бэт потёр лоб, изрытый морщинам. Он даже не обиделся. Кодрак молчал. По груди растекалось странное чувство. Оно отличалось от ощущения, возникающего в одиночестве. Бэт сидел рядом, меланхолично почёсывая жидкую бородёнку:
-- Ладно, пойду. Пока.
И ушёл, унося в себе частицу жажды, столь отличной от кипятка бессилия, властвующего над наиболее деятельными представителями Хомо.
Из комнаты слышались обрывки разговора.
-- Но как ты можешь заниматься музыкой и при этом поклоняться смерти? -- неистовствовал Хэви.
-- Почему поклоняться? Просто... Ну нет, я не могу в таком тоне. Хэви, ты очень злой. Я ухожу... Пошли в парк прогуляемся. Изи, ты идёшь?
Через три минуты хлопнула входная дверь, и в комнате стало тихо. Кодрак осторожно заглянул внутрь, удостоверился, что он в комнате один, лёг на кровать и замер, отвернувшись к стене.
Откуда ни возьмись, в небе, чуть восточнее дома, назрела тёмная туча. Она зависла прямо над парком и разродилась живительной влагой под причитания взрослых и счастливый смех детишей. Промокшая троица возвращалась обратно; парни продолжали спорить, не замечая воды, хлюпающей в обуви, Изи счастливо щурилась, поминутно отбрасывая со лба сосульки мокрых волос. Хэви только раз озабоченно спросил её: "Ты как, не мёрзнешь?" Она покачала головой, и тема была исчерпана. Понимание? Отсутствие условностей? Свободное мировоззрение? Бесспорно, всё это нужно, но Кодрак видел, что этого было мало. Требовалось нечто ещё. Нечто более острое, чем измена жены или болезнь матери. Нечто более невмещаемое, чем красота закатов и восторг приключений. Смерть? Он не знал. В их жизни было достаточно смерти; боже мой, да они без неё и шагу ступить не могли. И в то же время они были в полном неведении относительно причины смерти. Они не знали того, что текло в их крови и пропитывало материю их тел.
*
-- Откуда она вообще нарисовалась?
-- Туча? Да, странный какой-то ливень, я бы даже сказал... -- Хэви замер, стоя на пороге, Изи пихнула его в спину, проталкивая внутрь комнаты:
-- Ты чего врос? Дуб на дороге.
-- Изи, глянь. Чего это с ним?
-- Спит, небось.
-- Что-то не нравится мне его поза.
Бэт протиснулся между ними, молча подошёл к кровати, сел, взял руку лежащего ничком с застывшей на лице маской величия и страдания худого парня, подержал в своей, поспешно положил эту холодную мраморную руку на место.
Беспомощно воззрился на стоящую в дверях парочку: нескладного бедолагу без определённого места жительства и места работы, его беременную подругу, вцепившуюся в него, как в спасительный причал, хлипкий, конечно, недолговечный, но всё же какой-никакой; хотя, кто для кого причал, это ещё вопрос; не его ли флотилия всегда искала утешения от жизненных бурь в уютной бухте её гармоничной, тихой, спокойной Силы; -- снова посмотрел на тело, встал и обронил в пространство:
-- Чего делать будем?
*
А как тебя зовут?
А сколько тебе есть?
А сколько в тебе нет?
Будучи ещё ребёнком, он не задавался вопросом, любил ли его кто-нибудь; да, его дедушка, потому что он умел приезжать и уезжать надолго.
Ему снилась бескрайняя знойная степь с миражами на горизонте. Или это были не миражи? Узкие полоски зелени обозначали нити арыков -- истоков жизненной силы.
-- Слоули! -- он видел, как тот посмотрел ему в глаза, отвернулся и медленно поковылял, хромая на одну ногу... -- Слоули, постой!!!
-- Хэви, ты что? -- она положила руку на его лоб, и от этого прикосновения он окончательно проснулся:
-- Изи, он мне снился.
-- Да? -- она сделала круглые глаза, прижалась круглым животом к его боку; с каждым месяцем в ней становилось всё больше круглого. -- И... что?
-- Я бы его даже не узнал: огромный бородатый мужик в коже, как байкер, на боку нож. Но я всё равно знал, что это он, Слоули... Неплохо так пообщались. А потом я что-то вспомнил и говорю: "Ты же вроде умер?" А он: "С чего ты взял?" И улыбается так хитровато, совсем на него непохоже. Я молчу. А он говорит: "Жизнь не может стать смертью. Свет не может стать тьмой". И ещё какие-то загадки-пословицы. Но я не помню...
-- Олух, -- Изи нежно постучала его по темечку, -- это он тебе послание оставил. Как прощальное письмо. Подарок.
-- Да он же помер. Ничего себе, подарочек.
-- "Жизнь не может стать смертью", -- проскандировала она загробным голосом.
-- Слушай, мне не до шуток. У меня сейчас такое странное состояние.
-- Плохое?
-- Да нет, светлое очень. Лёгкое. Золотистое.
-- И впрямь, подарок.
-- Что ты сейчас чувствуешь?
Она замерла на несколько мгновений:
-- Расслабление. И лёгкость... Бородатый мужик, говоришь? Красивый?
-- Внешне? Я бы не сказал. Однако, он был... прекрасен. Не знаю, почему.
Он встал, ушёл на кухню. Слышно было, как он раскуривает трубку.
Она немного полежала, раздумывая, чьё общество для неё сейчас предпочтительнее -- Морфея или Хэви, и наконец, встала, прошлёпала на кухню.
Он сидел, вперив немигающий взгляд в окно. Лишь время от времени подносил трубку ко рту. Вселенская тишина начиналась от его переносицы и уходила вглубь предметов.., хотя, как это возможно?, но это было так, она пронизывала всё и вся. И степень реальности предметов исчислялась количеством наполняющей их тишины. Жизнь была вездесуща и безусловна; она не могла "уйти" или "закончиться", потому что "уйти" было некуда -- она была повсюду. Изи прищурилась:
-- Знаешь, я, кажется, поняла, что он имел ввиду.
Хэви молчал, будто не слышал. Да нет, конечно же, он слышал, слышала вся Земля; она запоминала всё -- и хорошее, и плохое; радости и горести (больше второе); светлое и мрачное; большое и малое. Впитывала.
Истекали минуты. И когда она готова была уже подняться и лечь в постель, он заговорил:
-- Изи, у меня странное, громадное, чудовищное ощущение. Я сейчас лопну.
Она разомкнула губы, но вопрос не задала.
-- Изи, мне кажется, что вокруг вечная чёрная ночь. А мир -- это миллиарды крыс и несколько слепых котят. Крысы всё пожирают, а котята тычутся вслепую туда-сюда. Они не знают, что делать, как жить. Они... да что уж там -- мы; мы ни фига не знаем. Но крысам только этого и нужно. А ещё очень хрупкое ощущение какого-то рождения. В мире. Что-то бьётся, кричит от боли и пытается родиться. И это гонка: либо "это" родится раньше, чем его сожрут крысы, либо крысы победят... и сожрут это новое. А потом передохнут все... от собственной вони.
Пауза.
-- Ну ты сказанул!
Он повернул к ней лицо, и столько было в этом лице страдания и боли, что у неё перехватило дыхание. Она лишь молча обняла его, не в силах выдержать этот взгляд.