Мужчины не жалели ладоней и связок. Женщины хлопали чуть послабее и не сводили глаз с Тамары. Не удержавшись, шептались беспрерывно. Я знал, что они в эти минуты искренне признавали очевидный факт: эта грузинка, действительно, стоит тысяч Афродит, и мне, как никому, повезло с ней.
Жена прекрасно понимала, что мои ресурсы ограничены. Точно почувствовала момент, когда следует заканчивать. Коротко мне мигнула. Я кивнул в ответ. Тома сделала финальный эффектный поворот. Застыла. Я с последним криком, грохнулся у её ног на одно колено. Миша не оплошал. Понял, что финал. Перестал стучать. После паузы раздался дружный рёв! Все бросились обниматься. Все были счастливы. Праздничный вечер получил достойное эффектное и триумфальное завершение. Можно было расходиться.
Сестра подошла к нам.
— Пойдемте, я вас провожу!
— Куда? — задал я глупый вопрос.
— Брат мой, я уже неделю держу для вас домик. Никого не пускаю в него. Я ждала вас, — улыбнулась Мария.
Вот такие они настоящие женщины! Жена и сестра. Верят, надеются. Приходят каждый день на остановку. Загодя готовят дом. Терпят, переживают, прощают. И ждут.
Я и Тамара вошли в дом. Разделись догола. Обнялись, поцеловались. И по старой привычке тут же заснули, точно зная, что завтра с утра начнется наш очередной любовный марафон!
Глава 3
Вася. Аул Дзжи. Зима 1838 года.
Зима на южном склоне Кавказского хребта выдалась суровой. Снега навалило прилично. Запасы продуктов в аулах таяли. Связь между ними на время прервалась. С продажей нового раба горцу, его захватившему, пришлось погодить. Но вот беда: еды в нужном количестве на всех не хватало. Васе ежедневно доставалась лишь одна тарелка жидкого кукурузного супа или каши из проса. Сырые дрова плохо грели, давая больше дыма, чем тепла. Вася был напрочь лишен возможности двигаться. Короткая цепь, вытянутая во двор, позволяла лишь лежать или сидеть, облокотившись на стылую глиняную стену. Эта железка жалила пронзительно-обжигающим холодом.
Через неделю таких мук он заболел. Его бил кашель с густой коричневой мокротой. Обеспокоенный хозяин смилостивился. Выдал старую изодранную бурку и ослабил цепь. Теперь Милов мог садиться у очага и греть попеременно то спину, то грудь. Сразу появилась новая напасть. Если сидеть близко к огню, цепь нагревалась и жгла немилосердно шею. Появились язвы, кровоточащие ранки и пузыри от ожогов. У Васи поднялась температура. Все тело, непривычное к отсутствию душа, немилосердно чесалось и зудело. Бедный Милов снова впал в состояние прострации и полного безразличия к окружающему.
Как-то днем в лачугу заглянули Васин хозяин и местный старейшина.
— Хази, — сказал тамада и показал на Милова, — ты дурак или притворяешься? Как ты этой дохлятиной будешь свой долг закрывать? Нормальный хозяин заботится о своей собственности.
— Бедно живу, — буркнул горец. — Мне бы сбегать вниз что-нибудь украсть. Но боюсь отлучиться. Этот гяур уж больно резким оказался. Крепко дерется. Бока мне намял.
— Сейчас он и ребенка не напугает. Пришел бы в аул какой-нибудь эфенди, выклевал бы тебе весь мозг. Гяура убить — святое дело, но Коран не велит истязать любого, пусть и неверного. Так и быть: возьму его к себе на неделю. Приведу в порядок. А ты уж изволь свои дела за это время поправить.
По команде старейшины в лачугу зашли двое таких же рабов, как Вася. Грубо бритых налысо и с отупевшими глазами. Они отстегнули цепь и на руках перенесли обессилевшего Милова в кунацкую тамады. Более теплую, чем прежняя сарайка. С оконцами, прикрытыми ставнями по случаю холодов и с хорошо гревшим очагом, набитым сухими дровами. Тоже не шедевр архитектуры, но качество жизни рвануло вверх так, будто Вася во дворец попал.
Впорхнули две молоденькие девчушки, одетые чудно и не без изящества. Одна белокожая и белокурая, с голубыми глазками как у фарфоровой куколки, смешливая и озорная, двенадцати лет. Вторая — смуглая и постарше, в туго затянутом на груди и талии кожаном корсете. Они обмыли Васю. Смазали его язвы и раны коровьим маслом. Наложили повязки и с веселым щебетом убежали за едой. Притащили два низких столика. Наставили на них плошки со всякой всячиной. По сравнению с прежней кормежкой — настоящий пир. Только несоленый. И есть пришлось пальцами.