— По этому поводу позвольте, Государь, сказать смелое слово в пользу моих товарищей и доброго русского солдата… — царь милостиво кивнул новоиспеченному капитану. — Дерутся они храбро. Нет у Вашего Величества войска лучше Кавказского.
— Да, знаю, знаю и душевно люблю и уважаю Кавказского солдата. А ты что отмалчиваешься, словно воды в рот набрал? — набросился на меня царь.
Сказать ему правду? Уже пытался. Наградили меня, конечно, знатно, но между царской милостью и гневом — полшажочка.
— Черноморская береговая линия очень слаба, — решился я на признание.
— Поддерживаю! — смело подтвердил мои слова Торнау.
Государь махнул рукой: мол, много вы понимаете.
— Кто наш главный враг на Кавказе? От кого более всего вреда? — резко сменил он тему.
— Сефер-бей! — тут же отозвался я. — Его подстрекательские письма из Константинополя много смуты в умы кавказцев вносят. Он с англичанами спелся.
Царь заходил по кабинету в раздумьях.
— Не вашего полета информация. Но вы оба разведчики. И должны лучше понимать обстановку. Поэтому объясню вам кое-что, но чтоб об этом — молчок!
Мы щелкнули каблуками не сговариваясь. Затаили дыхание.
— Сложная игра идет последние годы. Англичане нас жалят на Кавказе не просто так. Мы Персию под себя подмяли. И ныне вышел самый напряженный момент. Персидский шах с войском осаждает Герат. Я своих офицеров к нему отправил[3]. Выйдет у персов Герат взять, англичане сдуются. Ворота на Индию будут открыты. Прибегут договариваться. И с происками своими на Кавказе закончат. Ступай, капитан Торнау, и помни: дарую тебе право заступиться за любого передо мной! Заслужил. А ты, поручик Варваци, останься.
Как только Торнау покинул кабинет, Николай подошел ко мне и с высоты своего роста обрушил на меня неожиданное:
— Есть у меня для тебя новое задание. Про Сефер-бея — это ты верно сказал. Поедешь в Царьград к Фонтону. Решите мне проблему с этим изменником, беглецом и мятежником! Действовать снова будешь моей волей!
[1] Злая свинья. Крепкое черкесское ругательство.
[2] Сварить яичницу — это приготовить нежнейшее картофельное пюре типа суфле. Его варили на медленном огне с яйцами.
[3] В осаде Герата принимали участие посланник И. О. Симонич, страстный англофоб, и его адъютант, капитан И. Ф. Бларамберг. Одновременно в Афганистан с секретной миссией отправился поручик Ян Виткевич. В конце 1830-х сложился один из самых напряженных моментов Большой Игры. Герат так и не был взят войсками шаха. Петербургу пришлось договариваться с Лондоном.
Глава 4
Вася. Аул Дзжи. Рамадан, байрам.
В верхних аулах всегда скучно, а зимой — особенно. Не то что в нижних. Там и гуляния, и свадьбы, и поминки, и гости разные — заморские и из соседних селений. Знаменитые абреки наездом бывают. Муллы, тайком пробравшиеся в горы от подножия трона падишаха, могут проповедь прочитать. Бродячие армяне-торговцы с красным товаром заглянут. Есть с кем и о чем поговорить. Похвалиться нарядами на танцах. Присмотреть жениха аль обновку. Перемыть косточки знакомым. Чем их больше, тем больше поводов для веселого злословия. А в Дзжи? Всех уже по сто раз обсудили. Главная новость недели — ощенившаяся собака на дворе тамады.
Девочки из его дома — дочка Гуаше-фудже[1], совершенный еще ребенок, и ее служанка Хан — изнывали от тоски. Хан была рабыней по рождению, но к ней относились хорошо. Определив в ней с детства будущую красавицу, её готовили к продаже в Турцию. Учили разному, чтобы будущий муж — богатый или знатный турок — был доволен. Петь, танцевать, вышивать галуном и другим женским штучкам, позволяющим черкешенкам оставаться самым желанным товаром на невольничьих рынках Константинополя, Синопа и Трабзона. В свободе ее никто не ограничивал, а Гуаше-фудже — и подавно. Девочки были вольны бегать, где захотят.
— Помнишь русского, что к нам принесли в кунацкую? — спросила Хан свою подругу и хозяйку. — Давай его навестим.
— А он нас не покусает? — рассмеялась Гуаше-фудже.
— С чего бы? Он милый. Тело — как у борца-пехлевана, а глаза добрые.
— А с того, что на цепи сидит, как дворовой пес! — девочки засмеялись в голос.
Отсмеявшись, решились на смелый поход. Подталкивая друг друга и пряча в ладошках сушеные груши, прихваченные как подарок, добрались до кунацкой Хази — самой бедной и недостойной горца кунацкой во всем ауле. Никто им и слова не сказал, когда они распахнули дверь неприглядной сарайки, где держали уруса и татарина.
Робко поздоровались. Застыли на пороге. Урус им ласково улыбнулся и помахал рукой. Девочки ойкнули. Быстро бросили ему две груши и убежали.