Каждый оргазм с ним был как смерть. Будто никогда больше не будет ничего. Будто за слепящим удовольствием последует небытие.
Он кончал, с силой поддавая бедрами, сдвигая тяжелый стол, чувствуя, как Брок сжимается вокруг члена все сильнее и туже, слыша, как тот хрипло кричит, даже не притронувшись к себе, и подставляет очень чувствительную в такие моменты шею.
— Еще одни штаны по пизде, — с трудом выдохнул Брок, которого Стив прижал к столешнице всем собой, пережидая последние всплески удовольствия: запах сигарет, идущий от темных волос, вкус влажной шеи, тепло его тела там, внутри, где они соединялись.
— Твой хвост провертит себе дырку и в кевларе, — ответил Стив, приподнимаясь на руках. Он любил эту манеру Брока моментально возвращаться к насущным, обычным делам, едва получив удовольствие от секса. Можно было сразу вернуться к тому, на чем прервались. Стив погладил хвост по всей длине, умело обогнув острые гребни, и, освободившись, поцеловал любовника в поясницу. Брок предсказуемо фыркнул — неловкость и стыд для него, похоже, были пустым звуком.
— Баки, подай полотенце, — приказал он, но тот лишь щелкнул пальцами, и Брок с заметным облегчением сел. — Магия — вещь. Повезло тебе, Роджерс. Щелк — и все смазано, щелк — все чисто, штаны целы, и даже кофе не остыл.
Стив сел рядом с ним, касаясь коленом под столом, и подпер щеку кулаком.
— Повезло, — согласился он. — Нам нужно поговорить.
— Не о чем, — тут же отрубил Брок, да так, что становилось понятно — продолжать разговор бессмысленно. — Я сегодня ночую у Джека — третья суббота месяца, не хочу нарушать традицию, которой уже лет двадцать.
— Роллинза?
— Ага. Вечер… ночер пива, бейсбола, трепа о девках, мужиках и рубка в КС, — он взглянул на Баки, уютно примостившегося в торце стола, и дернул бровью. — Так что не скучайте, голубки. Тест-драйв, там. Танцы живота. Факелы, факеры и прочая экзотика.
— Брок.
— Что, зовешь присоединиться? — Брок удивленно вскинул брови, перечеркивая буквально все хорошее, что только что случилось, одним лишь выражением лица. — Поделишься несверленной жемчужиной?
— Брок.
— Третий раз назови меня по имени с еще большей экспрессией, глядишь, подействует. Скажу словами и через рот, — Брок облизал палец, на который попала шоколадная начинка круассана, и, прожевав откушенное, закончил совсем другим тоном: — Ты мне ничего не должен, Роджерс. Тут, нахуй, не твой пуританский век, где, если за сиську потрогал, так надо жениться и давать обет верности до гроба. Секс шикарный, ты охуенно горяч, но клеймить тебя я не собираюсь. Так что ебитесь, дети мои, плодитесь и размножайтесь. А я к Роллинзу. Рубиться в приставку. На связи, — с этими словами он допил кофе и, прихватив с собой еще один круассан, вышел, подобрав по дороге ботинки и куртку.
Баки смотрел в окно, старательно не встречаясь со Стивом взглядом, и им впервые было неловко наедине.
— Можно я тебя нарисую? — спросил вдруг Стив, силясь разбить гнетущую тишину. — Таким, как есть? С дымными волосами и в…
— В шароварах? — не поворачивая головы, спросил Баки. — А хочешь, я тебе покажу, какой я на самом деле? Каким я могу быть?
— Хочу, — не колеблясь, ответил Стив, и они вдруг оказались посреди бескрайней пустыни — многие мили песка вокруг, не по-утреннему горячее солнце, волны на барханах.
— Я хочу, чтобы ты знал, — произнес Баки и рванул сразу во все стороны, увеличиваясь в размерах. Его бледная кожа приобрела голубоватый оттенок, во рту показались клыки, волосы свились в странные шипы на голове, а в глазах полыхнул огонь. — Вот я, — взревел он, — вот каким я должен быть.
Голос его звучал, как рев голодного льва, а ноги больше походили на столбы Капитолия. Он был мощным, по-своему красивым и… все равно похожим на себя.
— Иди ко мне, — Стив похлопал по песку около себя, гадая, что было бы, превратись Баки в доме Брока. Наверное, соседи бы решили, что на город напали чудовища.
Ноги Баки свились вдруг вместе, образуя голубоватый дымный смерч, поднялся ветер, вздымая тучи песка, и снова все улеглось. Голова у Баки была больше, чем весь Стив целиком. Глазное яблоко — как два его немаленьких кулака. Вблизи это было особенно заметно.
— Привет, — улыбнулся Стив и погладил Баки по костяным наростам между голубыми острыми ушами. — Ты прекрасен.
Баки страдальчески оскалился, лизнул его ладонь огромным языком и снова съежился, перетекая в человеческую форму, более привычную и компактную.
— Когда я только отделился от изначального огня, мою лампу в заброшенном храме нашла девушка, — вдруг заговорил он, и его волосы полупрозрачным дымом поплыли вокруг головы. — Я не помню сколько просидел внутри, и за что меня там заперли, помню только выражение ужаса на ее лице, когда я вырвался из лампы таким. Ее звали Тхая. Те сто лет, что лампа была у нее, были лучшими на моей памяти. До тебя.
— Что с ней стало? — спросил Стив, беря его за руку. За левую, прохладную даже в пустыне, неестественно твердую и в то же время — живую.
— Она прожила длинную по человеческим меркам, честную жизнь. Никогда у меня ничего не просила, кроме апельсинов с дальнего дерева, до которого в сто двадцать не могла добраться. Три апельсина — три желания. А вот это, — он показал на свою руку, — сделал ее внук, который мог бы быть и моим, если бы у людей и порождений Изначального могли быть дети. Я помнил его совсем ребенком, маленьким и вечно голодным. Мастерил ему игрушки. Тхая отдала лампу ему, и он наказал меня, когда я не смог воскресить его жену, умершую при родах. Я не всесилен, Стив. И боюсь гнева хозяина. Мы делаем Броку больно.
— Он не… не поступит с тобой так.
— Кихо тоже никогда бы так не поступил, но боль делает из людей чудовищ. Только чудовище могло приказать мне отрубить себе руку за то, что я не сумел совершить невозможное. Чтобы мне было больно как ему. Просто потому, что мог. К счастью, он не запретил мне заменить ее золотой, он вообще больше никогда со мной не говорил.
— Я больше не позволю навредить тебе. Никому. Даже Броку.
Баки посмотрел на него своими печальными прозрачными глазами и чуть заметно улыбнулся.
— Он сегодня думал о том, чтобы сделать больно. Я теперь всегда это чувствую. В этот раз он оказался сильнее чудовища, но ведь еще не понедельник.
— Все будет хорошо, Бак. Я обещаю.
Они целовались на теплом песке посреди огромной пустыни, которой, может, и не существовало в реальном мире, и Стив вдруг понял, что верит Броку. Верит, что тот не передумает в последний момент. Тот был импульсивным, где-то злопамятным, но подо всеми этими слоями — все-таки неприкрыто добрым, в чем себя неустанно упрекал.
Брок действительно не пришел и поздно вечером. Стив успел нарисовать портрет Баки и его целиком в переходной форме, как он складывается из дыма, вытекая из лампы.
— Почему Брок не забрал ее с собой? — спросил Стив, приняв душ и устраивая артефакт под подушкой.
— Потому что я не могу находиться далеко от нее. Мне пришлось бы пойти с ним.
То есть Брок хотел, чтобы Баки остался. Это лучше всех его попыток огрызаться на каждое слово говорило о том, что тот на самом деле чувствует.
— Где ты обычно спишь? — спросил Стив.
— В ней, — Баки кивнул на лампу. — Предыдущий хозяин… Пирс не позволял мне находиться где-то еще, когда я был не нужен. Я… привык. Наверное. Это было нелегко, но я в конце концов ко всему привыкаю, — у него в руках появилась щетка, вся украшенная камнями, со странными светящимися щетинками, и Баки, сев по-турецки на край кровати, принялся расчесывать ставшие материальными волосы. — У Тхаи научился быть человеком. У Пирса пытался вспомнить о своей кровожадной природе и не… не смог. Я убивал для него. Делал ужасные вещи и все равно.