— Это был не ты. Ты не мог… нарушить приказ.
— Но я это сделал. Это каждый раз был я.
— Откуда Брок знает о тебе? — спросил вдруг Стив. — Вряд ли Пирс показывал лампу всем подряд.
— Брок был подставным хозяином, — ответил Баки после долгой паузы. — Пирс писал на листке желания, — он усмехнулся, — больше напоминавшие юридические соглашения. И когда его собственные три заканчивались, он звал кого-то еще. Потом убивал. Брок оказался полезнее человека, просто умеющего читать. Пирс, конечно, все равно убил бы его после “Озарения”. Но не успел.
— Чертово “Озарение”, но хорошо, что у него оказался такой… бонус.
— “Озарение” тоже я, — тихо сказал Баки. — Я не разбираюсь в технических вопросах на том уровне, на котором нужно, потому не мог создать его просто из воздуха, но… Пирс бредил мировым господством. Жаждой все контролировать. Его желание относительно Озарения, Совета и получения на это средств было страницах на ста, наверное. Я рад, что он не учел тебя. Аллах, как я рад, что твоя смерть была не желанием, а просто приказом. Я не могу не исполнить четко сформулированное желание, но приказ могу оттянуть, исполнить неверно, извратить. И как же я рад, что Пирс умер раньше, чем ты. Что ты такой крепкий. Что я успел спасти тебя до того, как лампа обрела нового хозяина, и я мог в очень ограниченном пространстве между ними сделать что-то для себя. Что-то правильное, то, чему меня учила Тхаи.
Стив обнял его со спины, гадая, как за несколько веков исполнения чужой воли, преданный близким, человеком, который вырос у него на глазах, Баки мог остаться таким — добрым, чистым. Таким неиспорченным в чем-то главном.
— Спасибо, — сказал ему Стив.
— Тебе не за что…
— За то, что ты не ушел сразу. Что дал мне узнать тебя.
Баки обернулся через плечо и чуть прищурил глаза, пряча насмешку.
— Брок все равно притащил бы тебя к себе. Он, знаешь, очень переживал, что с тобой что-нибудь случится.
— Брок меня чуть не убил.
— Я тоже чуть не убил тебя, Стив. И, боюсь, выбор у нас с ним был одинаково невелик.
Отобрав странную расческу, Стив несколько раз провел ею по длинным волосам, любуясь красными искрами, разбегающимися от зубцов вверх и вниз.
— Останешься сегодня со мной? Если… если хочешь.
— Брок не говорил, что мне обязательно спать внутри, — Баки снова обернулся через плечо и задумался, прикусив губу. — Я очень хочу остаться с тобой, Стив. — Он вдруг поменял форму, на мгновение обернувшись дымом, и они оказались лицом к лицу. Баки оплел ногами его талию так же естественно, как лоза оплетает вековой ствол, и Стив притянул его ближе, чувствуя, как задыхается от нежности.
Они целовались, и Стив чувствовал, как вместо кроваво-красного безумия, которое поднималось внутри каждый раз, стоило прикоснуться к Броку, у него горло перехватывает от смеси радости и желания заботиться.
— Ты же будешь со мной, Стив? — прошептал Баки ему в губы, обнимая за шею. — Я не имею права просить, и ты уже сказал, что… Но, — он прижался всем телом, крепче обхватывая ногами, коснулся губами шеи и совсем тихо, быстро заговорил, будто боясь, что его перебьют: — Но я хочу, сам, понимаешь? Хочу быть с тобой как человек, быть твоим. Потому что если ничего не выйдет, а у меня часто ничего не выходит, все рушится в последний момент, и я снова достаюсь кому-то ужасному, так вот, если ничего не выйдет, я хочу помнить. Как кто-то был со мной, как ты. Что ты был со мной. Потому что мы оба этого хотели. Не потому что я должен, или мне приказали, а потому что я… Всевышний великий всемогущий, как я хочу быть с тобой. Я жадный, я настолько жаден и нагл, что эгоистично хочу тебя себе. Принадлежать тебе. Пусть даже ты потом отдашь меня кому-то, когда я тебе надоем, сегодня… Будь со мной?
— Господи, Бак, — Стив сжал его в ответ, не находя слов, не в силах повторить немыслимое — пообещать не делать жуткие вещи, о которых не хотел даже думать. — Господи.
Можно было пообещать, сказать, что не собирается Баки никому отдавать, что тот не вещь, не часть чертовой лампы, что он будет свободен, но слова умирали внутри, потому что Стив чувствовал — Баки не раз и не два говорили, что все будет хорошо, и обманывали. Слова здесь были бессильны. Может, тут и дела не сразу помогут, но он попытается. Он будет пытаться каждый день, потому что Баки стоил всего, любых усилий.
На теле Баки не было ни единого волоска. Когда шелк его шаровар соскользнул на пол, Стив почти ослеп: тело Баки мягко светилось в полумраке спальни, будто покрытое золотой пыльцой. Золото наручей отливало красным, каждый рубин, вплавленный в них, горел и дрожал, как капля крови.
— Что это? — Стив обхватил запястья стоящего перед ним Баки и провел ладонями по теплому металлу до локтя.
— Рабские браслеты, — ответил Баки. — И наручи. Разновидность оружия. Как щит.
Обнаженный Баки смотрел на него сверху вниз, будто пытаясь угадать ход мыслей, и вдруг скользнул на пол, на колени, и прижался щекой к ладони, прикрывая глаза.
— Мне никогда не было так хорошо, как сейчас, — тихо сказал он. — Даже когда Тхаи дала мне свободу на целый век. Я тогда бродил по джунглям с лампой в руках, подолгу оставался в горных храмах, рассматривая фрески и барельефы, но всегда возвращался к Тхаи. Хозяин — это не только тот, у кого в руках лампа, Стив. Это тот, к кому ты привязан прочной цепью, идущей от сердца к сердцу. Как пуповина. Я всегда знаю, что у хозяина болит, когда он сердится и чего хочет. Это как любовь, только наоборот, вывернутая наизнанку. Ненавидишь человека, знаешь всю ту мерзость, что кипит у него внутри, и получаешь ту же ненависть, то же презрение в ответ. С тобой иначе. Всевышний, насколько же с тобой все по-другому. Я не твой и, может, никогда им не стану, но точно так же сердцем чувствую тебя, твои доброту и свет. Ты чудо, Стив. Я так рад, что Брок тоже знает об этом. Что он выбрал именно тебя. Нельзя так говорить, особенно с учетом того, к чему он принудил тебя, но…
— Ч-ш-ш, Бак. Меня очень тяжело принудить.
— Но он смог. Из-за меня.
— Мне хорошо с Броком. Он горячий и очень живой, мне в последние годы очень не хватало ощущения того, что я жив. Я ему не доверяю, с ним невыносимо тяжело говорить, но в некоторых вопросах он откровенный и честный. И тоже рад тому, как все сложилось.
Стив потянул Баки к себе на колени, близко-близко, и со стоном коснулся нежной гладкой кожи. Тяжелое золото руки, наручей и украшений было теплым и гладким, и он медленно обводил каждый камень, каждое крупное звено и лепестки оправы, целуя Баки.
Тот был тяжелым и теплым, податливо-расслабленным, льнущим к рукам.
Стив целовал его шею, млея от нежности, от желания согреть, убедить, что защитит.
— Не говори ничего, — попросил Баки. — Не говори. Я знаю, ты хочешь, но если вдруг потом ты не сможешь выполнить обещания, будет больно вдвойне. Нам обоим. Просто люби меня. Люби меня, Стив.
Стив накрыл его собой, с восторгом ощущая ответное желание, жар кожи, становившийся ярче мягкий сандаловый запах его волос.
— Ты такой красивый, Баки, — все-таки сказал он. — Нет никого прекраснее тебя.
Баки коротким плавным движением перевернул их, оказываясь сверху, и его волосы скользнули по плечам, падая по обе стороны лица, отрезая от остального мира.
— Ты как Солнце, Стив. Внутри, тут, — он приложил ладонь к груди, — мне почти больно от твоего света. И вместе с тем впервые за много лет тепло. Я сделаю тебе хорошо. Я сумею.
Стив хотел ответить, но Баки потерся о него всем телом, одновременно накрывая губами сосок, и слова превратились в стон. Ласки Баки были легкими, замешанными на нежности. Он покрывал поцелуями его грудь, тихо шепча что-то по-арабски, пальцами повторял узоры, вычерчиваемые языком на животе и ниже.