Поджигатель испуганно вздрогнул и широко раскрыл глаза, когда человек приподнялся, опираясь на локоть.
Хозяин дивана поражал своей тучностью — он был толст чудовищно. Бочкообразное тело мягкими складками окутывала длинная белоснежная тога. Голову венчала необычная корона — венок из вечнозеленого лавра. Человек буквально сверкал: серьги, колье, кольца, браслеты, медальоны, кроваво-красные рубины и дымчато-желтые опалы бросали яркие отсветы на пол, потолок, стены.
Лицо толстяка казалось очень старым и страшным: голубая кожа толстыми складками висела под глазами, щеками, подбородком, хищный нос с горбинкой и слегка вывернутые фиолетовые губы делали его похожим на утопленника, которого нашли в ручье мистера Хенслоу. Одни лишь глаза жили на его лице, они светились ярче, чем рубины, и взгляд их был ужасен.
Человек в плаще опустился перед ним на колени.
— Я нашел его, о Богоравный, — прошелестел он. Толстяк чуть заметно кивнул; глаза его по-прежнему жутко и холодно смотрели мимо них. Наконец, фиолетовые губы шевельнулись, и от звука его голоса — низкого, мертвого — повеяло могильным холодом.
— Хорошо, очень хорошо. Я давно мечтал об этом. Ты помнишь Апия, Зарог? Его дух вселился в Роджера в тот день, в Лондоне… Этот человек соединил в себе черты и Апия, и Роджера. Обрати внимание на его пустой взгляд, рахитичное тело, беспокойные руки. Это Апий, Апий собственной персоной.
— Да, Богоравный.
Зарог поднялся с колен и снял плащ, под которым оказалась такая же белая туника, как и у толстяка.
Тот заговорил с поджигателем.
— Как тебя зовут?
— Эйб.
— Отныне ты будешь знаться Апием, это имя принадлежит тебе по праву, — заявил толстяк, раздраженно хмуры брони. — Это ты устроил сегодняшний пожар?
Эйб ответил не сразу. Никто никогда не понимал его, большинство людей издевались над ним и осыпали насмешками, скрывай за ними ненависть. Но этот человек был ни на кого не похож, и Эйбу захотелось сказать правду.
— Да, это я.
Теперь слова полились легко и свободно. Эйб говорил об огненных монстрах и их битве с водяными змеями, о своих чувствах, и его подбадривала широкая улыбка, которой расцвело отекшее лицо толстяка. Наконец, Эйб умолк.
— Да, это Апий! — воскликнул человек с дивана, обращаясь к тому, кто привел Эйба.
— Я знал это. Он слабоумен, но по-своему, наощупь, ищет путь к Красоте. Ты обратил внимание на его рассказ о чудовище? Это же образ из «Саламандры» Апия, из «Великого Дракона» Роджера!
Он повернулся к Эйбу.
— А теперь, друг мой, я объясню, почему тебя привели сюда. Я расскажу тебе свою собственную историю. Слушай.
И он стал творить. Огромное тело колыхалось, посиневшие от времени губы кривились, но горевшие красным пламенем глаза буравили насквозь.
— В древние времена я вершил судьбы мира, я сидел на троне. Еще я был поэтом, искал в жизни совершенную Красоту. Я был Цезарем и в поиске возвышенного стоял выше всех человеческих законов. Я испытал все духовные и плотские наслаждения. Но Красота ускользала от меня.
В дурмане и вине я находил блеск величия, но это была не настоящая Красота, потому что после пробуждения она испарялась, оставляя после себя лишь мерзость и уродство. Еще в ранней молодости я отказался от пиршества плоти. Взойдя на престол, я начал строить мраморные храмы и башни из хризолита и нефрита, чтобы услаждать свой взор их совершенством. Эти сооружения, возведенные на зеленых холмах и сияющие в лучах яркого солнца, очаровывали меня, но, когда наступали пасмурные дни и солнце скрывалось в низких свинцовых облаках, камень становился серым и уродливым. Я замечал, что ветер, дожди и пыль разрушали Красоту, к которой я стремился. И тогда я перестал строить…
В женщинах я надеялся найти то неосязаемое очарование души, о котором всю жизнь мечтают поэты. Но я убедился, что их тела — все тот же прах, а экстазы страсти недолговечны. Тогда я обратился к новым, экзотическим наслаждениям, но и они вскоре наскучили мне своими несовершенствами.
Я прочитал творения древних философов и поэтов, но никому из них не удалось увековечить гармонию в своих стихах и трудах. Я беседовал с мыслителями и жрецами, собирал драгоценности и благовония, исследовал все возможные тайны мира… Тщетно. Потому что Красота заключена в Жизни, а Жизнь — это …ОГОНЬ.
На одутловатом, дряблом лице отразилась глубокая тоска.
— Меня упрекали в жестокости, беспрестанно твердили, что Нерон — чудовище! Никто так и не понял, что я искал счастья и совершенства. Да, я окунал преступников в кипящее масло, распинал на крестах и предавал огню, чтобы избавить их от бремени бесполезной жизни. Они были мерзки, а огонь прекрасен. Я любил созерцать пламя, исполняющее вечную и неизменную песнь жизни. Я искал средство овладеть истинной красотой, которую открыл для себя в охристых, оранжевых, фиолетовых, разноцветных бликах огня… Я пытался поймать красоту и продлить ее жизнь. И тогда появился Зарог.