Андрюс дрожащей рукой приглаживал её волосы. Он мог лишь молчать и вспоминать вчерашнюю встречу – рассказывать Ядвиге, кто на самом деле его сохранил, не было никакой возможности.
4. Прошлой ночью
Накануне Ядвига только к вечеру вернулась домой от хозяйки, бурмистровой жены. Андрюса не было; Иева сказала, что брат ушёл ещё утром и с тех пор не показывался. Ядвиге сделалось сильно не по себе – Андрюс клятвенно обещал никогда больше не ходить по улицам с перстнем на пальце и не брать с собою котёнка. Но вот где именно он теперь бывает, этим брат поделился только с ней, что было вполне понятно: мать и отец словно бы отгородились от младшего сына невидимой стеной… Ядвига ничуть не сомневалась, что матушка по-прежнему любит Андрюса больше всего на свете, но после гибели Катарины испытывает вину перед всей семьёй – вину за Андрюса: за его рождение и его странные, опасные способности. Отец же, как человек, близкий к церкви, и вовсе места себе не находил – он не мог отречься от единственного сына и не мог беспрекословно принять его.
Обстановка в семье сделалась полностью невыносимой; Андрюс остро чувствовал это, и пребывание в лесу, в одиночестве лучше всего успокаивало его смятение. Ядвига понимала и соглашалась, что там, в чаще, он будет цел и невредим скорее, нежели на улицах городка или даже дома.
Сейчас он тоже был где-то там, в лесу. Смеркалось, и над городком зажигались редкие огоньки, уже вернулись родители домой; после молитвы все уселись за стол и принялись за похлёбку. А брат всё не шёл и не шёл…
Иева торопливым шёпотом пересказала Ядвиге, что услышала днём, когда заходила в мясную лавку. Всегда передвигаясь очень тихо, Иева стала невольной свидетельницей разговора, напрямую связанного с последующими событиями в их семье.
В лавке находились три женщины: жена мясника и две её закадычные подруги, забежавшие перемолвиться словечком. Одной из них была тётка Андрюса, Иевы и Ядвиги.
– …Я теперь мимо развалин, где дом-то ведьмовской стоял, сама и хаживать не желаю. Только вот сегодня утром ехали мы с мужем и дочерью – за товаром поспешали, – и смотрю, среди брёвен обгоревших никак блестит что-то! Вот, думаю, Агне-ведьма изумруд-то тот, что носила, ублюдку своему подарила, Йонаса-органиста сынку! А ну, как у неё ещё камешки были, стоят-то они дорого – а когда дом ведьмин жгли, искать никто не осмелился! Вот я и вылезла из телеги поглядеть. Стала в золе рыться, а там, матушки вы мои… – жена мясника выразительно закатила глаза.
– Ну, ну, нашла что? – поторопили приятельницы, что внимали рассказу, затаив дыхание.
Тем временем из задних комнат появился сам мясник и прислушался; на лице его явственно выразилось недовольство.
– Нашла! Там их, милые мои, изумрудов-то этих мно-о-ого! Такого, какой Агне себе на перстень справила, не видать правда, те помельче – однако вот не сойти мне с места, если их не пропасть там! Вот я и…
– Что врёшь! – угрюмо прервал мясник словоохотливую супругу. – Какая там пропасть! Ну, может, десятка два камушков и будет, а ты – пропасть!
– Ну так… Так я ж не сочла их – не успела! Присела на корточки подобрать, а тут – матушки мои! – как зашипит кто-то громко, что аспид! Из-под руки моей змеюка проклятая так и подпрыгнула, в палец зубьями вцепилась; ну я и закричала! Только хотела было её, тварь проклятую, ногой раздавить, а она – вжух! – и исчезла, точно и не было! Поехали к лекарю, дал он мне снадобья, чтобы яд от той гадюки кровь не отравил…
– Вот мелет, сорока болтливая! – слегка смущённо и с досадой проговорил мясник. – Какая там гадюка! Не гадюка то была, а уж! Он не ядовитый. Лекарь то есть перевязал, да микстуру какую-то выпить заставил, мол, так, на всякий случай.
Правая кисть мясниковой жены была замотана чистой белой тряпицей.
– Да и бес с нею, с гадиной! – отмахнулась одна из покупательниц и поспешила вернуться к интересной для всех теме. – А камни-то, камни забрали с собой? Или испугались? Это и правда изумруды были?
– Камни-то… Камни, кхе-кхе, – мясник посмотрел на супругу достаточно выразительно и, как заметила Иева, слегка пнул ногой её под столом. – Ну, подобрали парочку, крохотных. Они и камешки-то так, смех один. Вот разве дочке на свадьбу, в серёжки подошли бы.
– Вот-вот, – встряла супруга. – Большие, небось, он, Йонаса-органиста сынок, давно себе присвоил. Он, как думаете, зачем в чащу лесную что ни день таскается? Что там прячет? Небось, и змеи-гадюки его, ведьмино отродье, не трогают? Он им сродни!
Женщины хором ахнули – жадностью загорелись их глаза. Иева стояла, вцепившись в ручку двери, и уже хотела уйти, когда услышала голос родной тёти.