Ему казалось, что он еле волочит ноги. Каждый шаг давался ценой колоссальных усилий. Ступеньки... Все его существо кричало: "Поверни!", но он вскинул голову, поставил ногу на первую доску. Ступенька жалобно, сочувствующе скрипнула под его тяжестью. Вторая... Медленно он поднимался над морем голов на площади, и вслед за ним шли подручные палача. Кучи хвороста по краям помоста. Это могила, это его последнее пристанище.
Он прислонился спиной к столбу, вытянул руки перед собой. Ему не было нужды закрывать глаза - стоя на помосте, он больше не видел перед собой символа своей смерти как конечной цели пути. Он пришел. Звон молотков отдавался двойным эхом в ушах, перекликаясь со звоном пульсировавшей крови. Вот надеты браслеты на запястья; цепь, соединявшую их, подтянули к крюку высоко над его головой... Подручные палача, пряча глаза, сошли с помоста.
Гул толпы - возбужденный, радостный... Палач протянул факел к жаровне, смолистое дерево вспыхнуло... Пламя было прозрачным, светло-золотистым на ярком солнечном свету, почти невидимым, только дрожал и струился нагретый воздух вокруг него. Палач замер, ожидая знака царя...
...Керх стоял в глубине помоста, возведенного для царской семьи и придворных. Сюда не проникали солнечные лучи, и возвышенное положение помоста не позволяло толпе видеть, что происходит между царями.
Илона расширенными глазами следила за человеком в центре площади. Он держался с завидным мужеством, но не этого она хотела. Она хотела его паники, его унижения, чтобы он упал на колени, но... Он собрался умереть без единого стона.
Царь Керх благодушно усмехнулся в бороду:
- Ну, помучили человека? Пожалуй, ему эти воспоминания всю жизнь будут хуже смерти.
- Что ты имеешь в виду? - вскинулась Илона. - Ты хочешь помиловать его?
- Да. Он не заслужил смерти. Тюрьма, эта прогулка на помост... Держится он хорошо, но я готов голову на отсечение дать - у него все поджилки трясутся. Отвяжи его от столба - он замертво упадет. Выслать его из страны - и дело с концом.
- Ты хочешь помиловать человека, посмевшего так оскорбить меня? бледнея от негодования, медленно произнесла Илона.
Керх не заметил, как она сделала знак одному из воинов из личной охраны Матраха.
- Да, черт возьми, я хочу его помиловать! Пока я решаю, кому оставить жизнь, у кого отнять, и я не обязан слушать упреки своей дочери. Я не хочу, чтобы кушанья на свадебном пиру пахли горелым человечьим мясом. Я не хочу, чтобы твое замужество началось с крови!
- Именно с крови оно и начнется, - сквозь зубы процедила Илона. - И замужество, и царствование.
Юркий, гибкий воин скользнул за спину Керха; Матрах отвернулся, притворившись слепым и глухим. Клинок пронзил могучую шею монарха, Керх грузно упал на колени, не имея возможности издать хоть звук. Дочь, пристально глядя в его стынущие глаза, усмехнулась:
- Достаточно пожил и поцарствовал. Теперь я царица, и если тебе не дорога моя честь, я сама постою за себя, - она быстрыми шагами подошла к краю, махнула черным платком, крикнула: - Эй, вы! Начинайте!
Ксантив напряженно вглядывался в людей на царском помосте. И только когда мелькнул темный платок, он понял - он до последнего надеялся на чудо. Он до последней секунды надеялся, что сердце Илоны дрогнет, что царь помилует его. Не-ет...
Захрустели зубы, когда он сжал челюсти, судорожно сократились мышцы в бессознательном желании вырваться, оборвать цепи, уйти с помоста... Качнулся факел, и громкий, веселый треск сучьев заглушил его единственный стон.
Пламя окружило его мгновенно. Оно пока не подобралось вплотную, но от жара нельзя было дышать. Едкий дым высек слезы, обжег легкие; за прозрачной стеной пламени он еще различал расплывчатые, неверные очертания людей в первых рядах толпы.
Кто же вы, хотелось крикнуть ему, кто же вы?! Кто вам дал право отнимать жизнь себе подобного? Кто вам дал право приходить на площадь, чтобы поразвлечься зрелищем, как убивают человека?! Кто те судьи, что что решили оборвать его дыхание? За что?! Он такой же, он не сделал ничего, за что его действительно стоило бы карать, он не был ни подлецом, ни трусом, ни лжецом... Он молод, он так молод... Так почему он должен погибать на позорном помосте?! Почему такие же, как он, веселятся, глядя на его мучения? Кто же вы, люди...
Треск был почти заглушен мерным гудением набравшего силу огня. От нестерпимого жара он почти ослеп, синие ясные глаза стали мутными и тусклыми, потрескивали волосы, тлела одежда... Язычок пламени лизнул его ногу, Ксантив невольно плотнее прижался к столбу, больно ударившись затылком. Но не было спасения... Горели доски под его ногами, горела кожа. Острейшая боль пронзала его, пробираясь все глубже.
Порыв ветра - и человек у столба был окутан пламенем, занялся, как свеча. Не было крика последней боли, раздирающей, смертельной - слишком быстро все произошло, у него уже не было воздуха для дыхания. Но он еще жил, еще чувствовал, еще не угасла жизнь под горящей кожей...
...Ее руки принесли прохладу, такую неожиданную посреди пылавшего костра. Она прильнула к нему, целуя, и она была так прекрасна, что он забыл о боли. Она была его богиней, она ожила, она пришла к нему, чтобы спасти. Он думал, что ее зовут Илона, но он, конечно, ошибался. Она не могла носить земное имя.
Глядя в ее звездные глаза, он спросил:
- Кто ты?
- Десс. Я та, кого ты любил, я пришла, чтобы забрать тебя к себе. Пойдем, забудь о людях.
Она манила его. Ее пальчики коснулись цепей - и они распались. Он легко оторвался от помоста; она побежала над головами, она взлетала, он устремился за ней. Ему без труда удалось догнать ее, он засмеялся:
- Я будто заново родился.
- Это и есть рождение - рождение другим. Это оборотная сторона...
Она запнулась, и в тот же момент Ксантив все понял. Он оглянулся посреди площади чадил черным дымом костер, и красноватые языки огня пожирали останки человека.
Он понял, что она имела в виду, говоря о рождении. Он родился - заново, но он не был человеком... Он понял, какое слово не договорила Десс, понял - это же слово было значением ее имени. Ее звали Смерть.