Впервые он вышел за пределы храма в шестнадцать лет, во время городских празднеств. Они шли по улицам, и на них смотрели все. Впереди на колеснице, запряженной рослыми огненно-рыжими конями, ехал Лакидос в праздничном одеянии. За ним на колесницах, влекомых вороными лошадями, следовали двое младших жрецов, держа два древних меча, по преданию принадлежавших Богу войны. И за ними двумя безупречными колоннами шли двадцать лучших воспитанников Энканоса. А возглавляли десятки два неразлучных друга - Ксантив и Арат.
Они были по-настоящему великолепны. Их мерная поступь у кого-то вызывала трепет и восхищение, у кого-то - острую зависть, у кого-то - уверенность в собственной безопасности. Рядом с такими воинами можно было не опасаться ни разбойников, ни пиратов, а войны обходили Энканос стороной.
Потом Лакидос отправился путешествовать. Он не любил пышную свиту, многочисленные сопровождающие стесняли его свободу, поэтому охраняли жреца только двое его лучших учеников - Ксантив и Арат. Многие страны они повидали, бывали и в царстве Керха. Как чувствовал тогда Ксантив свою судьбу - изучил язык и обычаи этой страны...
Керх старался казаться суровым, но лукавый блеск его глаз выдавал его веселое расположение духа. Рядом с ним стоял радостный Аврелий, а по левую руку царя на подлокотник трона опиралась девушка, и отвести взгляд от ее лица Ксантиву удалось лишь ценой невероятных усилий. Так вот какова царевна Илона... Она была настолько прекрасна, что, будь Ксантив самым гениальным художником, он не смог бы передать ее красоту с помощью одних только красок.
Она была закутана в роскошные покрывала, оставлявшие открытыми лицо в зале не было нужды прятаться от пыли. Эти ясные зеленые глаза... Сияние изумрудов диадемы над безукоризненной линией бровей - и чистый блеск туго закрученных в узел золотых кос. Она могла бы обойтись и без украшений, сверкание драгоценностей ничего не прибавляло к ее красоте.
Ксантив был настолько поражен, что на несколько мгновений совсем забыл себя, и даже пробуждение от минутного оцепенения не вернуло ему прежнего спокойствия. Будто порыв сильного ветра ворвался в незакрытую хижину и перевернул все вверх дном - так Илона вошла в душу Ксантива, в свои двадцать пять лет еще не знавшего настоящей любви.
Женкай нетерпеливо подтолкнул Ксантива, застывшего на пороге, и тем окончательно привел его в чувство. Выйдя на середину зала, Ксантив остановился; писец, сидевший у ног Керха, поднялся, развернул свиток и нудным, утомленным голосом прочитал:
- Ксантив задолжал царской казне девяносто монет. С процентами его долг составляет две сотни и десять монет.
Ксантив остолбенел. Как мог раб задолжать такую сумму? Он уже забыл, как они выглядят, эти монеты... В растерянности он взглянул на Лакидоса, тот едва заметно улыбнулся - одними глазами - и Ксантиву захотелось заплакать, как в детстве. Не случайно во дворце Керха появился Наставник все переменится в его судьбе. Его осенило: Женкай купил его именно за девяносто монет, и это говорит о том, что Лакидос убедил царя перевести Ксантива из разряда пожизненных рабов в разряд должников...
У него закружилась голова. Да, все правильно - по уставу Энканоса его жрецы не могли иметь рабов, и Лакидос не мог выкупить Ксантива, чтобы вернуть ему свободу. Но внести "долг" за своего воспитанника устав ему не запрещал. Ксантив боялся поверить в то, что его мечта близка к исполнению.
- Ксантив, можешь ли ты сейчас внести долг с процентами? - обратился к нему писец.
- Нет, - твердо и весело ответил тот.
Керх прикрыл ладонью рот, пряча улыбку. Любому понятно, что Ксантив не имеет денег - откуда они появятся у раба? Церемония суда превращалась в комедию.
Писец, который то ли хорошо владел собой, то ли был начисто лишен чувства юмора, то ли не знал о рабском положении "опасного преступника", тяжело вздохнул и еще более уныло забубнил, близоруко уставившись в свиток:
- Закон гласит: должник, неспособный вернуть долг, должен быть обращен в рабство на срок, потребный для возмещения убытков. Если должник рожден в рабстве, то он обращается в рабы до смерти. Если должник имеет хозяина помимо Богов и царя, то есть, находится в рабстве, то долг взыскивается с его хозяина.
Женкай шагнул вперед и с заметной иронией произнес:
- Я свидетельствую, что должник не имеет иных хозяев, кроме Богов и царя Керха.
Ксантив только сейчас обратил внимание на любопытную деталь: по букве закона личный раб царя имел тот же статус, что и свободный гражданин его страны.
Негромкий голос Лакидоса был слышен в каждом уголке зала, так четко и уверенно он выговаривал слова чуждого ему языка:
- Перед лицом Живущих Вечно Богов и царя Керха я, Лакидос из Энканоса, свидетельствую: Ксантив был рожден свободной матерью от свободного отца.
- Закон гласит, - вновь забубнил писец, - если кто-то пожелает внести за должника часть долга, но не более двух третей, то срок рабства будет сокращен на ту часть, какую составит выкуп по сравнению с долгом.
Лакидос сделал знак одному из воспитанников, тот передал ему увесистый мешочек. Жрец протянул его писцу, тот удалился в угол - пересчитывать монеты.
Ксантив опустил глаза. Он не ждал этой милости, и ему было стыдно даже думать о такой возможности. Хотя Энканос, заменяя своим воспитанникам родителей, оказал бы им помощь в любой день, Ксантив был слишком горд, чтобы просить о выкупе. Тем более - после предательства Арата...
... Они были друзьями с самого начала. Они были ровесниками, они всегда понимали друг друга с полуслова. Прямой и честный Ксантив прекрасно уживался с хитрым и дипломатичным Аратом. Они дополняли друг друга до единого неделимого целого. Они нисколько не были похожи внешне: белокожий и синеглазый Ксантив напоминал выходца из северных стран, черноглазый смуглый Арат, вероятно, родился в южных горах. Они не знали своей родины - в Энканосе все были равны, родину и родителей им заменил Храм.
Шестнадцать лет они были вместе. И в ту весну, когда им сравнялось по двадцать лет, они вместе покинули храмовые стены, придя сотниками в царскую армию. Конечно, первое время им пришлось тяжело - они не привыкли к общению, не знали многого, от чего их охраняли строгие храмовые запреты. Особенно тяжело пришлось Арату, не обладавшему нужной душевной стойкостью - той, которая дается лишь вдумчивым отношением к своей жизни, пониманием ее смысла.