- Эх ты, бесстыдница! Еврейской женщине не полагается звать мужа... За это тебе нужно дать развод...
- Что же можно еврейской женщине?
- Рожать детей, которые будут служить Богу.
- Хорошо, я нарожу целую дюжину!
Он пришел к ней не сразу, - еще долго рассказывал о праведниках. Она хотела знать обо всем, что происходит в раю, и что будет, когда придет мессия. Яков тогда по-прежнему будет ее мужем и будет учить ее святому языку? А возьмет ли он ее с собой в храм? Яков сказал ей, что день будет тогда долгим, словно год и что солнце будет светить в семь раз ярче, чем теперь. Праведники будут есть левиафана, дикого быка и пить вино. Сарра спросила:
- А сколько жен будет у каждого мужчины?
- У меня будешь ты одна.
- Я буду тогда уже старая.
- Ты всегда останешься молодой...
- Какое платье будет на мне?...
Лежать с Яковом в постели - это одно уже было раем. Часто она мечтала, чтобы ночь длилась вечно, чтобы вечно быть с ним, слушать его речи, ощущать его ласки. Эти часы в темноте были наградой за все ее страдания. Позднее она засыпала, и сновидение переносило ее обратно в деревню, в хату, на гору. У нее были разные дела с Антеком, Басей, матерью. Во сне татуля всегда был жив и говорил ей мудрые слова, которые она забывала, когда просыпалась. Оставались лишь отзвук в ушах и легкий привкус во рту. Иногда ей снилось, что Яков ее покинул. Она плакала во сне, и Яков будил ее. Она просыпалась в холодном поту.
- О, мой Яков! Ты здесь, здесь! Слава Богу! И лицо его становилось жарким и влажным от ее слез.
5.
В середине дня к базару подкатила карета помещика. Четверка лошадей была запряжена цугом. Два форейтора погоняли, два холопа стояли на запятках. Один из форейторов трубил в рог. Евреи Пилицы испугались. С такой помпой помещик редко появлялся в местечке, особенно в обычный летний день перед жатвой. Адам Пилицкий был при шпаге и пистолете и выглядел нетрезвым. Выскочив из кареты, он тотчас выхватил из ножен шпагу и стал неистово кричать:
- Где Гершон? Я ему голову отрублю! Я с него живого куски буду рвать и уксусом поливать! Я его вместе с семейкой разорву на части и брошу псам!
Часть евреев разбежалась. Другие подбежали к помещику, чтобы броситься ему в ноги. Женщины заплакали все разом. Дети, с которыми занимался Яков, заслышав шум, побежали посмотреть на помещика, на карету, на лошадей со вскинутыми шеями, с нарядной упряжью. Кто-то поспешил сообщить старосте общины Гершону, что его ищет помещик.
После первой суматохи жители Пилицы поняли в чем дело. Этот Гершон действительно самовольничал. Он взял в аренду поместье и вел себя так, словно все это добро было его собственностью. Он построил себе просторный дом, взял в зятья трех богачей. Одного зятя сделал раввином, другого резником, третьему дал право на подряд выстроить синагогу и снабжать город пасхальной мукой. Самого себя он избрал старшиной погребального общества. И хотя землю под кладбище помещик евреям подарил, Гершон драл втридорога за места для погребения. Согласно постановлению люблинского Совета четырех земель, королевские подати, которые евреи платили королю, должны были взыскиваться семью выборными представителями города - из самых почетных его граждан. Но Гершон, этот толстосум, все решал сам. Своим дружкам и тем, кто подхалимничал перед ним, он уменьшал налоги, остальные же несли непосильное бремя. Гершон, этот неуч, сам присвоил себе титул наставника и приказал кантору не начинать без него молитву. Когда Гершону приходило в голову среди недели сходить в баню, он приказывал банщику топить ее за счет общины.
Те, кто пострадали от Гершона, не раз грозили, что пожалуются на него помещику и в Люблинский Совет. Но он никого не боялся. В Совете у него была своя рука, к тому же у него имелся вексель помещика на тысячу злотых, которые тот был ему должен. Гершон якшался и с другими помещиками, врагами Адама Пилицкого.
Этот Гершон, должно быть, позабыл, что евреи находятся в диаспоре. Вот и теперь ему советовали, покуда у Пилицкого не уляжется гнев, где-нибудь спрятаться, в погребе или на чердаке. Но ему хотелось показать, что он не трус. Он надел шелковую бекешу и соболью шапку, подпоясался кушаком и вышел к помещику. Гершон носил облачение служителя культа, а лицо у него было багровое, как у мясника, с седой жидкой бородкой, все волоски которой можно было сосчитать. Нос кривой, губы толстые, живот выпирал, как у беременной женщины. Глаза под густыми бровями были разной величины и сидели - один выше, другой ниже. Он славился своим крутым нравом - и к тому же был упрям, любил препираться по поводу законов, древнееврейских слов, священных книг. Когда он говорил на собрании общины, то в каждом третьем слове делал ошибки. Болтал он обычно так долго, покуда все засыпали.
Сейчас Гершон неспешным шагом направился к помещику, за ним следовала свита. Это были мясники, торговцы лошадьми, члены погребальной общины, которым он подсовывал разные заработки и два раза в году устраивал пирушки. Прежде чем Гершон успел раскрыть рот, Пилицкий закричал: