Яков вернулся в овин. Вдруг ему пришли на ум строки религиозного гимна, о котором он не вспоминал все пять лет.
Соберитесь, ангелы,
И скажите друг другу:
Кто Он и каков Он,
Который поднимается ввысь
И спускается имело и уверенно…
Яков стал тихонько напевать. Обычно в праздник Симхат Тора даже сам кантор, когда исполнял это, был под хмельком. Каждый год раввин предупреждал, чтобы священнослужители не творили молитвы, если они навеселе. Тесть Якова был арендатором у помещика, он занимался винокурением. Возле двери, рядом с рукомойником, стоял обычно бочонок с торчащей в нем соломинкой и тут же висел копченый бараний бок. Когда заходил бедняк, он творил благословение и сам себя угощал водкой и закуской…
Яков сидел в сумраке наедине со своими мыслями, когда открылась дверь и вошла Ванда. Она несла два куска дубовой коры, веревки и тряпки.
— Я сделаю тебе лапти.
Ему пришлось протянуть ей ноги, чтобы она могла снять мерку. Он чувствовал себя неловко — его ноги были грязные. Но она прикоснулась к ним своими теплыми пальцами, положила их к себе на колени, гладила. Затем приложила кору к его стопам и острым ножом обрезала ее по их форме. Она долго возилась, и видно было, что ей это доставляет удовольствие. Но вот лапти были готовы. Она велела ему встать и пройтись, чтобы проверить, не жмет ли нигде — точь-в-точь как это делал Михл-сапожник в Юзефове, когда приносил Якову обувь для примерки.
— Тютелька в тютельку, правда?
— Да, хорошо.
— Что же ты, мой Яков, такой скучный? Теперь, когда я рядом, я буду следить за тобой. Мне не придется лазать к тебе на гору. Ведь мы теперь дверь в дверь…
— Да.
— Ты совсем не рад? А я так ждала этого дня…
3
Рассвет был темным и походил на вечер. Солнце в небе мерцало огарком. Загаек с дружками отправился в лес на медвежью охоту. Стефан, сынок Загаека, расхаживал по селу в высоких сапогах, в бобровой шапке-ушанке, в бараньем полушубке с красной вышивкой. В правой руке он держал плетку. Мужики называли Стефана "вторым татулей". Он с малолетства имел сношения с женщинами и уже успел наплодить байструков. Стефан был коренаст, с прямоугольной головой, курнос как мопс. Подбородок у него был вздернутый с углублением посредине. Он имел славу наездника, занимался с отцовскими собаками, ставил капканы на зверей и птиц. Как только отец ушел на охоту, он принялся хозяйничать. Он заглядывал в хаты, все вынюхивал своими широкими ноздрями, все искал. Всегда можно было найти у мужика что-нибудь, что по закону принадлежало помещику. Вот он зашел в кабачок и заказал себе водку. То, что трактирщицей была его родная сестра, побочная дочь Загаека, не помешало ему кончиком плетки приподнять подол ее платья.
Прошло немного времени, и он уже был возле хаты Яна Бжика. Когда-то Ян Бжик был уважаемым на деревне хозяином. Он принадлежал к тем мужикам, которым Загаек покровительствовал. Но теперь Ян Бжик стар и болен. В тот же день, когда вернулся со скотом с горы, он слег и целые дни проводил на печи, все более обессилевая. Он кашлял, плевал и то и дело что-то бормотал про себя, лежал щуплый, исхудавший, с длинными космами волос вокруг плеши. Лицо красное, словно освежеванное, щеки впалые, выпуклые глаза затянуты кровавыми жилками, а под глазами мешки. В нынешнюю зиму Ян Бжик был уже так слаб, что с него сняли мерку для гроба. Но он снова пришел в себя и лежал лицом к горнице, один глаз слеплен, другой открыт. Тяжко больной, он не переставал следить за хозяйством и не пропускал ни одной мелочи. То и дело слышался его хрип:
— Никуда не годится… Безрукие!…
— Не нравится, так слезай с печки и делай сам — огрызалась Бжикиха, маленькая, чернявая, наполовину плешивая, с лицом, усеянным бородавками, с раскосыми, как у татарина, глазами. Между женой и мужем не было мира. Бжикиха открыто говорила, что супруг ее уже изъездился и что ему пора на покой.
Бася, коренастая, темная, скуластая, с прорезями глаз, как у матери, была известной лентяйкой. Она могла сколько угодно сидеть на постели, уставившись в пальцы собственных ног и время от времени засовывая руку за пазуху в поисках вшей.
Ванда возилась у печи. Лопатой доставала буханку хлеба. Хозяйничая, она потихоньку повторяла сказанное ей Яковом — что мир сотворил всемогущий Бог, что Адам и Ева были первыми людьми, что Авраам первый узнал Бога и что Иаков — праотец всех евреев. Ванда никогда ничему не училась. Слова Якова впитывались в ее мозг, как дождь — в сухое поле. Она даже запомнила названия племен и историю о том, как братья продали Иосифа в Египет. Стоявший у двери Стефан прислушивался к ее бормотанию.
— Что это ты разговариваешь сама с собой? — спросил он. — Ворожишь, что ли?
— Не держи дверь открытой, паныч, — сказала Ванда, — холод входит.
— Ты горячая, так быстро не замерзнешь. И Стефан вошел в хату.
— Где раб, еврей этот?
— В овине.
— Он не хочет зайти в дом?
— Не хочет.
— Говорят, ты с ним спишь.
Бася хихикнула, обнажив широкие, редкие зубы. Она злорадствовала, что заносчивой ее сестре попало. Бжикиха приостановила веретенное колесо.
Старый Бжик заворочался на печке среди тряпья. Ванда метнулась, как ужаленная.
— Мало что злые языки болтают!
— Говорят, он тебя обрюхатил.
— Вот это, паныч, уже брешут! У нее только что были месячные, отозвалась Бжикиха.
— Откуда ты знаешь, ты подглядываешь?
— Она окровавила снег возле дома, — доказывала Бжикиха.
Стефан стегнул плеткой по голенищам.
— Хозяева желают от него избавиться, — помявшись, сказал он.
— Кому он мешает?
— Да он колдун и все такое прочее. Почему это ваши коровы дают больше молока, чем остальные?
— Потому что Яков дает им больше корма.
— Про него много говорят. Его уберут, непременно уберут! Наш ксендз предаст его суду.
— За какие грехи?
— Не тешь себя надеждой, Ванда, его порешат, а ты родишь от него черта.
Ванда не могла более сдерживать себя.
— Не всегда злым да дурным все на руку! — вырвалось у нее, — есть Бог на небе, он заступается за тех, кто терпит от несправедливости!
Стефан округлил и вытянул губы, как бы собираясь свистнуть…
— Кто это сказал тебе? Еврей?
— Наш ксендз проповедует то же самое.
— Это идет от еврея, от еврея, — повторял Стефан. — Если за него Бог заступается, почему же он допустил, чтобы еврея продали в рабство? Ну, что скажешь?…
Ванда хотела возразить, но не звала как. Ком стал у нее в горле, ей жгло глаза, и она еле сдерживала слезы. Ей захотелось как можно скорей увидеть Якова и задать ему этот страшный вопрос. Она, обжигаясь, ухватила пальцами хлеб, брызнула на него крылом воду. Лицо ее, и так красное от печки, пылало гневом.
Стефан еще постоял немного, опытным глазом окинул ее спину, зад, бедра. Несколько раз подмигнул Бжикихе и Басе. Бася отвечала ему игривым взглядом, Бжикиха подобострастно улыбалась пустыми деснами. Вскоре Стефан ушел, свистнув и стукнув дверью. Ванда видела через окно, как он зашагал в сторону горы, полон злобы и коварства. Сколько она его помнила, он только и говорил о том, что того или другого следует убить, замучить, засудить. Он помогал отцу колоть и коптить свиней. А когда отец приговаривал мужика к порке, порол обычно Стефан. Даже следы, оставляемые его сапогами на снегу, были какими-то неприятными… Ванда принялась бормотать молитву. "Отец в небесах, доколе Ты будешь молчать? Напусти на него проклятие, как на фараона! Да утонет он в море!