Но внутри, в спальне, где спала Шарлотта... такой гладкой была кожа их тел, когда они лежали там, обняв друг друга, такие розовые и пышные. Нам повезло, Хури, - они только недавно отобедали, иначе даже с киргизским серебром мы не смогли бы застать их врасплох. Но в комнате стоял тяжелый запах убийства. Вы не могли его почувствовать, но меня он парализовал, и я ощутил, как лапки насекомого начали скрести мой мозг. Я стоял замерев, стараясь подавить это ощущение, но все в этой комнате напоминало об убийстве... Засохшая кровь... Клочки плоти среди ворсинок ковра... Чей-то палец, валяющийся у постели. Когда вы пронзили самое сердце Шарлотты и она проснулась с пеной на губах и ужасающим криком, я знал, что мне тоже скоро придется кого-нибудь убить. Пронзенное сердце и отрезанная голова, раздался тихий шелест, тогда вы перерезали ей горло, хруст сворачиваемой шеи и, наконец, треск ломаемого позвоночника - удовольствия, на которые мне не стоило смотреть. То, что она, в конце концов мертва, превратилась в суп из потрохов и крови, она, причина моих несчастий и несчастий других людей, для меня ничего не значило, ибо теперь я воспринимал лишь запах смерти Шарлотты. Как только куча ее внутренностей покрыла пол, запах проник мне в мозг, и я был обречен.
Помните, Хури, я ничего не мог делать? Я стоял у дверей, стоял и дрожал. Люси встала с постели своей любовницы... тупое, испуганное животное, загнанное в ловушку. Вы крикнули мне, чтобы я не пускал ее. Но когда она бросилась, Хури... когда она бросилась... Что еще я мог сделать? Глаза ее так пристально глядели, такие спелые, что я бы выковырял их, обсосал ткань со зрительного нерва, словно клешню краба. И если бы я схватил ее, Хури, то тут же, в этой же комнате, у вас перед глазами, разорвал бы ее голыми руками, выпотрошил ее. Поэтому я пропустил Люси. На секунду наши взгляды встретились, в ее глазах отразилось непонимание, а потом она проскользнула мимо меня и исчезла. Я услышал ваш протестующий возглас, повернулся и увидел вас, осклабившуюся голову Шарлотты, истекающие кровью потроха на смятых простынях. Поднявшиеся во мне ненависть и гнев опустошили меня. Как мне хотелось убить вас! Лапки насекомого скребли все сильнее.
С громадным усилием я вышел, спустился по лестнице и прошел через холл. Начало накрапывать, но гнев мой не остывал. Я поискал Люси, но ее не было видно. Правда, на гравии отпечатались следы колес экипажа, недавно отъехавшего от дома. Я с какой-то дикой одержимостью помчался по этим следам. Дождь усилился, и вскоре след колес пропал.
Я стоял на Хайгейт-Хилл, вдыхая воздух. Подо мной вдали расстилался Лондон. Вонь экскрементов и крови. Я побежал туда, много миль, сквозь ночь. Не останавливался до тех пор, пока вонь не стала невыносимой, а отвращение мое - ни с чем не сравнимым. Сегодня, подумал я про себя, я предамся удовольствиям ненависти. Раньше я торопился и стремился уйти побыстрее, но сегодня мне нужно больше времени для работы. Такое впечатление, что на каждой улице была полиция. Что, если мне помешают? Невыносимо, если прервут высшую точку моего наслаждения, лишат меня удовольствия. Нет, сегодня ночью, решил я, мне нужно уединиться. В чьей-либо комнате. Но в чьей? Я огляделся по сторонам и впервые понял, что я вновь оказался в Уайтчепеле. Продолжая спешить по все более узким, все более унылым улицам, я почти никого не встречал. Я улыбнулся. Значит, шлюхи боятся моего ножа и не выходят? Казалось, дело именно в этом. Ужас был почти осязаем, острый и холодный, как осенние ветры. Я продрог и понял, что моя одежда промокла насквозь. Тем более, подумал я, надо найти комнату, уютную, с огнем в камине. И никаких больше холодных мостовых. Я завернулся в накидку, пригнул голову и выступил из тени на Хэнбери-стрит.
Никто не видел, как я проскользнул к себе. Было приятно увидеть, что ничего не нарушено - везде лежал густой слой пыли. Я подошел к конторке. Моя работа тоже была нетронута. Даже стеклышко лежало под микроскопом. Я заглянул в линзу - лейкоциты лорда Байрона активно кишели, как и прежде, в неустанном движении по поверхности стеклышка. Вид копошащихся клеток только обострил мое желание лишить кого-нибудь жизни. Я подумал о Ллевелине, дежурит ли он в палате внизу. Если да, то могут возникнуть трудности с похищением пациентки у него из-под носа. Я нахмурился. Должен же быть какой-то выход. Нельзя допустить, чтобы мое желание осталось неудовлетворенным. Я закусил костяшки пальцев, чтобы унять дрожь рук, закрыл глаза, вновь открыл их. Взгляд мой упал на каминную доску. Рядом с часами висел ключ. Я улыбнулся, вспомнив, чей он. Взял ключ с каминной доски и сунул его в карман, а из конторки достал хирургический ланцет. Тихо спустившись по лестнице, я вышел на улицу.
До "Миллерс Корт" было недалеко. Я прошел сквозь узкую арку и вошел во двор. Мэри Келли жила в комнате номер тринадцать. Помедлив у ее двери, я глотнул воздуха и постучал. Ответа не было, и я постучал вновь. Молчание. Потом еле слышно скрипнула постель:
- Уходи!
- Мэри!
- Кто это?
- Джек.
- Джек?
Я улыбнулся. В ее голосе явно слышался страх.
Я собрался с силами:
- Доктор Элиот.
- Доктор? - послышалось с неподдельным удивлением. - Я думала, вас нет в живых.
- Мне надо поговорить с вами.
- У меня дверь заперта.
- У меня есть ключ.
Я повернул ключ и, распахнув дверь, вошел внутрь.
Мэри села на постели.
- Что стряслось? - спросила она.
Я улыбнулся, глядя на нее, - и вдруг она поняла, прочла на моем лице, как тогда на лице Джорджа на Хэнбери-стрит, когда она напала на него и попыталась содрать с его щек отметку Лайлы - отметку смерти.
Она вскочила, черты ее исказили ненависть и ужас.
- Нет, - прошептала она, - нет, только не вы.
- Тише, Мэри, - сказал я ей.
Секунду она стояла, словно окаменев, а потом попыталась броситься к двери. Я перехватил ее руку, заламывая за спину.
- Убивают! - закричала она.
И тут голос ее прервался... соскользнул... пролился и закапал на пол тихой, убыстряющейся капелью. Она обмякла у меня в объятьях. Я поднял ее и осторожно положил на постель. Какая она холодная! Я оглядел комнату и увидел разбросанную одежду. Улыбнувшись, я собрал ее и швырнул в камин. Вскоре одежда весело горела, отбрасывая оранжевые и красные тени, в отсвете которых блестела нагая кожа Мэри. Сейчас мы оба согреемся. Сосредоточенно я принялся за работу.
Сырое и пахучее тело Мэри искушало меня поторопиться, но я уже был не новичком, как раньше, - величайшее удовольствие всегда должно сопровождаться терпением.
Я нежно ласкал Мэри кончиком лезвия: отрезал голову от туловища, пока та не повисла на коже, вскрыл живот и вынул все органы, положив руку Мэри на рану, чтобы она сама могла ее почувствовать. Жизни в ней теперь не было, и, полностью очищая Мэри, я рыдал от радости. Когда закончу, не останется и следа от ее болезни. Я проколол ее груди. Если бы она осталась в живых, их бы мог сосать младенец. Правда, в крови не оказалось молока, но я все равно вздрогнул. Болезнь могла распространиться, ребенок мог родиться. Но сейчас уже нет. Для большей уверенности я еще раз проколол груди, а потом аккуратно отрезал их. Я разогнулся. Лицо Мэри в отблесках огня одобряло улыбкой то, что я делаю. Я подумал, что с него скоро слезет кожа, наружу покажутся кости, а она все будет улыбаться - вечно. Я поцеловал ее, представляя, что целую зубы черепа. И вдруг меня охватила внезапная ярость от того, что у нее такое же лицо, как и при жизни. Она заслужила лучшего. Я заполучил ее для лучшего. Взмахом ножа я отсек ей нос. Теперь у нее появились ноздри, как у трупа. Напевая сквозь зубы, я тщательно срезал кожу с ее лба. Плоть оказалась липкой, и мне пришлось срезать и ее тоже. Но спешить не было нужды. Я мог остаться с трупом Мэри на несколько дней. Я взглянул на дверь. Надо запереть ее. Я отошел от постели, нашарил ключ и, подойдя к порогу, нахмурился: мне помнилось, что я не оставлял дверь распахнутой настежь. Я замер, но не донеслось ни звука, кроме потрескивания горящей в камине одежды. Я пожал плечами и толкнул дверь. Нахмурился вновь - она не закрывалась.
Я заглянул в щель. И взор мой встретил чей-то сверкающий взгляд.
- Так вы покончили с ней? - спросил лорд Байрон.
Я попытался захлопнуть дверь у него перед носом, но он вставил в зазор руку. Я почувствовал, что моим слабым усилиям противостоит мощная сила, и отлетел на пол. В проеме возник лорд Байрон, оглядывая комнату. Губы его сжались, и раз, всего лишь раз, ноздри его раздулись в выражении отвращения. Он прислонился к стене.
- Ради всех святых, - пробормотал он, - чем это занимаетесь вы, медики?
Я взглянул на него, потом на лежащую на постели Мэри. На ней играли отблески красных теней, а в самом теле трудно было признать недавно живое существо - осталось освежеванное туловище, покрытое засыхающей кровью.
- Она моя, - заявил я, слегка отступая и продолжая смотреть на противника.
Опершись о постель, моя рука задела что-то влажное. Я глянул вниз: это была печень Мэри, поблескивающая в отсветах пламени. Я взял ее, поцеловал и положил Мэри между ног.
- Вам она не достанется! - вдруг вскричал я и, собрав обрезки кожи, сжал их в руках, баюкая словно ребенка.
- Ради Бога! - воскликнул лорд Байрон.
Я взглянул на него. На его прекрасном лице отразился ужас. А ведь он вампир! Я захохотал еще громче и хохотал, пока не задохнулся от смеха.
Не успел я опомниться, как лорд Байрон схватил меня за запястья. Я взглянул в его полные презрения вольфрамовые глаза и плюнул ему в лицо.
- Во всяком случае я не проливаю кровь, чтобы пить ее, - насмешливо сказал я. - У меня более высокая цель.
- Какая же? - спросил лорд Байрон голосом низким от ярости. - К чему вся эта бойня, Элиот? - Он содрогнулся и швырнул меня на труп на постели. Вы были добрым человеком, Элиот. Сочувствующим человеком. Что с вами случилось? - Он нахмурился. Его нос сморщился, когда он принюхался к моему запаху. - Так я был прав, - тихо прошептал он. - Вы не один из нас. Вы совсем не вампир. Так кто же вы тогда? Кем вы стали?
- А что? Вам какое до этого дело?
Глаза его, жестко сверкавшие до того, теперь вспыхнули огнем. Он замахнулся было дать мне пощечину, но затем просто сказал: