А еще мне вернули моего песика, и я не знаю, кому это доставило большую радость — ему или мне. Благодаря этому я мог как-то сносить жизнь в неволе, да и вообще жаловаться мне было не на что. Но с каждым днем я все острее ощущал, что за мной тайно наблюдают и запоминают малейший мой поступок. И я стал задумываться: какая же судьба меня ожидает? Ведь еврей Синан, безусловно, был не из тех, кто проявляет благодушие без задней мысли.
Однажды, когда я мыл полы в бане, ко мне внезапно подошла Джулия и презрительно бросила:
— Раб делает работу раба.
Я так обрадовался, увидев ее, что не показал, насколько уязвили меня ее слова, и воскликнул:
— Джулия, Джулия! Ну как тебе здесь живется? Не обижают ли тебя? И могу ли я тебе чем-нибудь помочь?
Она ответила:
— Скобли пол и не смей поднимать на меня глаза, ибо я — благородная дама, и мне нет нужды работать; я только лакомлюсь лепестками роз, вываренными в меду, да ем вкусную кукурузу, так что уже — как видишь — немножко растолстела.
Охваченный жгучей ревностью, я спросил:
— Неужели Синан обнаружил склонность к тебе? И не томительно ли тянется время, которое проводишь ты в праздности, каковая есть мать всех пороков? О, Джулия, не хотел бы я, чтобы ты впала в грех!
Джулия подняла вуаль, рассеянно дотронулась до щеки и сказала:
— У меня есть все основания считать, что господин мой ко мне благосклонен, ибо он часто зовет меня, к себе и велит мне смотреть на блюдо, полное песка, а также чертить пальцем линии на этом песке. Но страсть, что питает Синан ко мне, он пока скрывает, чтобы не огорчать своих жен, которые ревниво следят за ним и охраняют таким образом мою честь.
— О Аллах! — в изумлении вскричал я. — Зачем Синану нужно, чтобы ты чертила пальцем линии на песке?
— А я откуда знаю? — честно ответила Джулия. — Но ему это явно нравится. А может, это лишь предлог, чтобы послать за мной и любоваться моей красотой? Ведь я же прекрасна, как луна, а очи мои — словно разноцветные драгоценные камни.
И в тот же миг у меня за спиной раздалось хихиканье. Еврей Синай отодвинул занавеску и шагнул вперед, ибо, даже зажав рот ладонью, он не мог больше удержаться от смеха. За Синаном семенил евнух: Марджан, озабоченно потирая руки. Я решил, что пробил мой последний час: ведь я осмелился говорить с Джулией, а она открыла передо мной лицо, что мусульмане считают за великий грех. И охватил меня страх, но, желая защитить Джулию, я сказал:
— Господин мой, покарай меня, Ибо в том, что случилось, нет ее вины. Это я первый заговорил с ней. Но мы не сделали ничего плохого, лишь превозносили твою мудрость и доброту.
Еврей Синан расхохотался еще громче, показывая свои гнилые зубы. А потом изрек:
— Я своими ушами слышал, как ты восхвалял меня. Так поднимись же из грязи, Микаэль, и ничего не бойся. Ты же сам уверял меня, что ты — лекарь, а стало быть, нет греха в том, что рабыня открыла перед тобой лицо. Но покончим с этой пустой болтовней. Следуй за мной, ибо пришло нам время поговорить серьезно. Я хочу показать тебя твоему будущему господину, которого ты должен слушаться.
Услышав эти слова, я оцепенел в тревоге и, не задумываясь, вскричал:
— Лучше накажи меня, господин мой, но только не отсылай от себя! Ибо жестокая судьба научила меня, что в жизни все всегда меняется лишь к худшему!
Но Синан удалился, не обратив внимания на мой вопль отчаяния, а Марджан произнес:
— Не забывай, что ты — раб. Твой господин уже подарил тебя новому хозяину. Его зовут Абу эль-Касим, и он — торговец благовониями из Алжира, да будет город сей проклят Аллахом.
Сердце мое в испуге подпрыгнуло, и ощутил я великую боль. Но евнух Марджан велел поторопиться, и мне пришлось послушаться его, так что я поспешил за Синаном, чтобы увидеть своего нового хозяина.
Покорно опустив глаза, вошел я в покои Синана. Тот милостиво обратился ко мне, приказав сесть. Я поднял глаза и оцепенел от изумления: напротив меня на пуховой подушке расположился маленький, похожий на обезьяну мужчина в драном халате. Выглядел этот человек весьма подозрительно, и когда он посмотрел на меня своими обезьяньими глазками, я почувствовал, что ничего хорошего меня не ждет. И я бросил умоляющий взгляд на еврея Синана, но тот с усмешкой заявил:
— Это — твой новый господин, Абу эль-Касим. Он — человек бедный и едва сводит концы с концами, торгуя дешевыми благовониями, которые выдает за дорогую амбру, разбавляя розовое масло и продавая женщинам за гроши дрянную тушь для ресниц. Но он обещал каждый день в Алжире посылать тебя в медресе при мечети, чтобы ты внимал там словам великих мудрецов и быстро освоил таким образом язык, а также узнал три основы ислама — законы, обычаи и истинное учение.
Я не осмелился возражать ему, поскольку он уже принял решение. И я лишь покорно склонил голову.
Абу эль-Касим с сомнением смотрел на меня, часто моргая. Потом он произнес:
— Мне сказали, что ты — лекарь и хорошо знаешь христианские снадобья?
И когда я кивнул головой, он продолжил:
— Во имя Аллаха всемилостивейшего и милосердного! Чтобы спастись от подлых наветов злых людей, мне пришлось пуститься в трудное и опасное путешествие, во время которого у меня заболел желудок. Ты можешь исцелить меня?
На лице его появилась такая неприятная улыбка и выглядел он столь отталкивающе, что у меня не было ни малейшего желания осматривать его и лечить его недуги. Но долг вынуждал меня оказать ему помощь. И я попросил:
— Покажи мне язык! Испражнялся ли ты сегодня — и как? Дай мне посчитать твой пульс и ощупать живот, и я скажу, какое снадобье тебе нужно.
Абу эль-Касим все еще держался руками за живот.
— Вижу, ты разбираешься в своем деле, — промолвил он. — Верю в это и ничуть не сомневаюсь в твоих талантах. Но лучшее лекарство для моего желудка — это доброе вино, и употребление его не будет считаться грехом, если я выпью по совету врача и исключительно для здоровья.
Я внимательно посмотрел на него, спрашивая себя в душе, не хотел ли он просто испытать меня. Но тут и еврей Синан схватился руками за живот и застонал.
— О, проклятый Абу эль-Касим, ты принес в мой дом заразную болезнь, ибо и я чувствую ужасные рези! Внутренности мои сжигает адский огонь, и только то чудодейственное снадобье, о котором ты говорил, может умерить мои страдания. У меня, слава Аллаху, есть тут случайно кувшин вина, который подарил мне когда-то один капитан. Я не мог оскорбить его, отказавшись принять подарок. И я спрятал этот кувшин, чтобы не вводить никого во искушение. Но тебе, Микаэль, мы доверяем. Так что сломай печать, попробуй вино, понюхай его и скажи, может ли оно излечить наши недуги. И тогда мы не совершим греха, пригубив этот напиток. К тому же мы сделаем это тайно, в четырех стенах моих покоев, и никто об этом никогда не узнает.
Оба лицемера умоляюще смотрели на меня, словно я был их господином, а не рабом. Что мне оставалось делать? Я сломал печать и наполнил вином три богато изукрашенные чарки, которые протянул мне еврей Синан.
Но не качество вина волновало его. Он хотел лишь убедиться, что оно не отравлено. И еще он хотел, чтобы я стал их сообщником и потому не смог бы потом на них донести. Что ж, Синану не пришлось меня долго упрашивать. Я жадно припал губами к чарке с темным, сладким напитком, аромат которого восхитительно щекотал ноздри. Затем я проговорил:
— Пейте — и по Милости Аллаха излечитесь от ваших недугов, сердца же ваши да возвеселятся!
Оба поспешно последовали моему совету, с наслаждением вдохнув запах вина и похвалив напиток с таким знанием дела, что не приходилось сомневаться: люди эти явно не впервые нарушали запрет Пророка.
Когда мы снова наполнили чарки, Абу эль-Касим промолвил:
— Вино развязывает языки и велит говорить правду, хотя правда далеко не всегда приносит человеку пользу. Короче: скажи мне, хочешь ли ты сидеть в школе при мечети у ног лучших учителей и внимать их мудрым речам?