Антти в раздумье почесал в затылке и мудро изрек:
— Кто мы такие, чтобы противиться вам? Сто голов умнее одной. Однако неплохо бы обсудить наши дела до того, как мы отправимся грабить город, который великий султан доверил нам охранять.
Абу эль-Касим громко разрыдался, умоляя военачальников подождать, пока он не принесет из своего дома золото, которое многие годы собирал, чтобы обеспечить себе достойную старость, но теперь решил раздать солдатам. И хватит этого золота монеты по четыре на каждого воина.
Мы с Абу эль-Касимом помчались домой, а Антти и Мустафа принялись уговаривать воинов набраться терпения и немножко подождать, сохраняя спокойствие. Спускаясь вниз по крутым улочкам, мы видели, как уцелевшие испанцы на лодках и баркасах покидают порт, направляясь в крепость на острове, а люди на берегу, угрожая оружием и кулаками, провожают неверных проклятиями и непристойной бранью. Только мы успели добраться до дома Абу эль-Касима, как прогремел первый пушечный залп из всех испанских орудий и круглое ядро разрушило стену соседнего строения. Абу эль-Касим, как мог, ободрял меня, пока мы в дикой спешке вскрывали тайник под полом, доставали оттуда мешки с деньгами, складывали их в сундук, а сундук грузили на осла, которого сама судьба привела прямо под нашу дверь.
Вернувшись с обещанным золотом во двор касбы, мы увидели воинов, спокойно сидящих на земле и внемлющих словам Мустафы, который красноречиво и вдохновенно рисовал чарующие картины райской неги, что ожидает в конце жизненного пути каждого правоверного мусульманина. Когда потные и запыхавшиеся, ворвались мы во двор, криками подгоняя нашего ослика, Мустафа с укоризной взглянул на нас, недовольный тем, что мы так внезапно и грубо прервали поток его красноречия. Даже Антти, который вздремнул на крышке султанского сундука, очнулся, потянулся, поднялся и сказал:
— Микаэль и господин мой Абу, благослови вас Аллах! Вы вернулись вовремя, мне уже пора промочить горло. А пока суть да дело, я посоветуюсь с Аминой и ее сыном, которого я провозгласил султаном лишь потому, что его мать поклялась мне в том, что он потомок Селима бен-Хафса, хотя до этого добрая женщина часто жаловалась мне, что Селим бен-Хафс совершенно пренебрегал ею как раз в то время, когда был зачат этот ее сын. Но с того момента, как ей благополучно удалось задушить двух старших сыновей Селима, у нас не осталось никакого выбора — больше султанов-то нет, — и мне пришлось ей поверить.
Мустафа захлопнул персидскую книгу, по которой, время от времени прерывая свой рассказ, читал воинам поэмы, вздохнул и согласно кивнул головой.
— Пойдем, Микаэль эль-Хаким, — позвал он меня, — поищем сына Селима бен-Хафса. Деньги делить будут долго, мне здесь больше делать нечего — я уже подготовил солдат к встрече с освободителем.
Не задерживаясь, мы отправились во дворец, миновав внутренний двор, где все еще валялись окровавленные трупы. Антти, нигде не останавливаясь, вел нас прямо в Райский сад, отталкивая надоедливых и перепуганных евнухов, которые тут же исчезали, а когда мы переступили порог золотых ворот, обвел все вокруг затуманенным взором и пробормотал:
— Пошли в баню. Кажется, я опустил в воду два еще запечатанных кувшина, полных отменного вина.
С уверенностью сомнамбулы он по лабиринтам узких коридоров провел нас в баню, у бассейна опустился на колени, вытащил из воды кувшин вина, сорвал печать, жадно припал губами к краю сосуда и стал пить так, что беспрерывное бульканье вина в его горле громко отзывалось в царившей кругом тишине.
Я поглядел по сторонам — и на мраморной скамье увидел тело Селима бен-Хафса. Привлекательным он никогда не был; теперь же тело его посинело и вздулось, став еще отвратительнее, чем при жизни султана. Картина была весьма неприглядная. При нашем появлении евнухи, занимавшиеся мертвецом, покосились друг на друга и мгновенно исчезли, словно тени. Мустафа бен-Накир, скрестив ноги, присел на скамью рядом с умершим и многозначительно произнес:
— Все когда-то должны умереть, и каждый миг нашей жизни заранее предопределен Всевышним. По воле Аллаха мы и оказались сейчас здесь, в этой бане, и привел Он нас сюда для того, чтобы ты мог успокоить свою совесть, а все мы вместе решили, как поступить нам наилучшим образом. Итак, не медли более, борец Антар, говори!
Антти, глядя ему прямо в глаза, икнул, потрогал султан из перьев на тюрбане аги и обиженно ответил:
— Никакой я не борец. Я — ага султана. И ничего особенного здесь не произошло. Злые языки разнесли грязные сплетни и нашептали султану Селиму, будто я оскверняю его ложе, что, конечно же, подлое вранье, ибо ложа его я и в глаза не видел. Сегодня утром султан Селим бен-Хафс неожиданно явился в баню совершенно голый, чтобы хорошо пропотеть после лишней вечерней порции опия, а когда заметил меня, буквально озверел и заорал, чтобы ему немедленно принесли его кривую саблю. Жена его Амина, которая в тот момент была одета так, как это принято в раю, пыталась нежными словами успокоить своего супруга и дать мне возможность надеть хотя бы шаровары. Но султан, увидев жену, совсем взбесился, и нам пришлось запереть его в бане, чтобы посоветоваться с Аминой, как же нам поступить, чтобы усмирить владыку Алжира. Амина решила, что нет другого выхода, как сделать это силой, и я сразу же взялся за дело, но султан, человек плохой, сильно сопротивлялся. Ну а так как я был немного подвыпивши, то не смог точно рассчитать своих сил. По правде говоря, я и придавил-то его совсем чуть-чуть, но, к сожалению, тут же свернул ему шею — к великому ужасу своему и Амины.
Антти смахнул слезу, повисшую на реснице, а Мустафа бен-Накир, разглядывая свои накрашенные ногти, спросил:
— А потом?
— Потом? — переспросил Антти, потирая виски, чтобы освежить память. — Амина решила, что такова воля Аллаха и нам следует говорить, будто султан поскользнулся на влажном мраморном полу и, падая, свернул себе шею. Потом она внезапно кинулась вон из бани, уверяя, что у нее масса очень важных и весьма срочных дел, и обещая прислать агу и евнухов в качестве свидетелей этого несчастного случая. Те вскоре явились. Евнухи положили Селима бен-Хафса на мраморную скамью, перевязали пальцы ног мертвеца и потребовали назвать имя нового султана. Я же, взяв агу под руку, повел его обратно в казарму, ибо посчитал, что во дворце мне больше делать нечего. Ага показался мне человеком хорошим, но, видимо, я ошибся, потому что, насколько я сейчас припоминаю, мне пришлось потом убить и его. Во всяком случае, его тюрбан оказался у меня на голове.
Антти снова коснулся тюрбана, встрепенулся и продолжил:
— Так о чем мы тут говорили? Ах да, я вспомнил — началась свара из-за того, кому же быть новым султаном, потому что у Селима бен-Хафса, кроме сына Амины Мухаммеда, благовоспитанного и послушного мальчика, было еще два сына. Обоих старших сыновей одновременно провозгласили султанами, и из-за этого начался весь сыр-бор. Но Амина с помощью верных евнухов быстро справилась с обстановкой и навела порядок — обоих сыновей Селима просто задушили, а для большей надежности убили и их мать. Когда же я стал упрекать Амину в содеянном, она спросила, не предпочитаю ли я видеть мертвой ее и Мухаммеда, и, кажется, обиделась. Потому как в этой стране по давней традиции новый владыка не оставляет в живых ни одного соперника. Амина также дала мне понять, что готова выйти за меня замуж, лишь бы я защищал ее сына, пока он не станет взрослым. Однако я, хоть и не имею ничего против Амины, женщины благородной и страстной, никогда не помышлял о браке с ней, ибо особа, столь ловко орудующая удавкой, не слишком-то меня привлекает.
В великом гневе Антти стал звать Амину. Брат мой был так пьян, что едва держался на ногах. Но Мустафа бен-Накир уже узнал все, что хотел, и теперь, поднявшись со скамьи, довольно резко сказал:
— Борец Антти! Твое дело сделано, и тебе пора отдохнуть. Нет султана, кроме Сулеймана, господина моего, султана из султанов. По его велению и от его имени я вступаю во владение этой касбой и этим городом, пока не явится освободитель, чтобы каждому воздать по заслугам. Невольник Микаэль, возьми у своего брата меч, который ему пока не понадобится, и отсеки Селиму бен-Хафсу голову, чтобы мы могли положить ее на золотое блюдо, а потом водрузить на вершину колонны, выставив на всеобщее обозрение. Он — последний из Хафсидов, а его женам-интриганкам я не позволю будоражить город и сеять раздоры в бессмысленной борьбе за власть. Алжирский трон подождет своего владыку. Вскоре сюда придет освободитель!