— Пива нет, — сказала ему буфетчица.
Она сидела за пивной стойкой и щелкала орехи.
— Я хотел бы поесть, — сказал Сергей.
Буфетчица нарезала колбасы и вынула из плетеной корзины круглую булочку.
В закусочной было пусто, ни одного посетителя, и Сергей сел у окна. Колбаса была жирной, сплошное сало, а булочка сладкая, он не стал есть, а попросил бутылку фруктовой воды. Фруктовой воды не оказалось, он купил бутылку вина, крепленого и довольно паршивого, но зато холодного, прямо из холодильника, и выпил это вино залпом, один стакан за другим.
— Вы почему не кушаете? — спросила буфетчица. — Все свежее.
— У меня боли в желудке, — сказал Сергей. — Мне жирного нельзя.
— Такой молодой, — сказала буфетчица. — Где же вы подхватили эти боли?
— Война, — сказал Сергей. — Мучная затируха... Знаете, что такое затируха? Это клейстер...
Он взял бутылку и попытался прочитать надпись на этикетке, но не смог и сказал:
— Принесите мне еще этого самого... Или что-нибудь получше.
— Больше нет, сказала буфетчица. — Вы опоздаете на автобус.
— Все в порядке, — сказал Сергей. Я сижу у окна и вижу автобусную остановку.
Он помолчал, разглядывая бутылочную этикетку.
— Знаете, — сказал он вдруг, — знаете, как трудно человек умирает от голода... Почти как от удушья. Однажды я видел, как умирает старик, потом мне приходилось видеть еще, как умирают, но это было в первый раз, и умирал он от голода... Он лежал на мостовой, ему совали в рот хлебные крошки, и он пытался есть, но не мог — и крошки оставались у него на губах...
— Мне пора закрывать, — сказала буфетчица. — Уже поздно, и вы пропустите последний автобус в город.
Сергей посмотрел на буфетчицу, пальцы у нее были испачканы колбасным салом, а волосы — крашенные, темно-рыжие.
— Я тебя где-то встречал, скотину, — сказал он скорее даже миролюбиво, с любопытством.
— Хочешь ночевать в участке, — сказала буфетчица. — Хочешь пятнадцать суток, хам.
Сергей поднялся, пошатываясь, вышел из буфета и сказал какому-то человеку, лица которого не разглядел:
— Стыдно на сорок третьем революции году с пятнами ходить...
— Тихий ужас, — пожаловался человек без лица другой неясной в темноте фигуре. — Когда на рыбкомбинате получка, хоть из дома не выходи.
Вечер был теплый и тихий, лишь изредка шумели заросли дикой маслины, и тогда становилось прохладнее. Шоссе тянулось параллельно берегу, моря не было видно, но песок его слышался совсем рядом за кустами, и, закрыв глаза, Сергей представил, что автобус плывет, покачивается прямо среди волн.
В автобусе пахло кожей, Сергею правился этот запах. Он устроился поудобнее и заснул. А когда проснулся, вокруг было много света, блестели неоновые рекламы и слышны были голоса, смех, шум автомобилей.
Высокий парень в ковбойке и кожаных перчатках тряс Сергея за плечо и говорил:
— Вставай, друг, конечная...
— Ты кто? — спросил Сергей.
— Я водитель, — ответил парень в ковбойке. — Вставай, приехали.
— Понимаешь, какая штука, водитель, — сказал Сергей, морща лоб и проводя ладонью но глазам, — в детстве у меня тоже такое случилось... Совсем в раннем детстве, еще до войны... Дед мой жил на окраине, а мы в центре. И когда я с матерью возвращался пешком, любил брать ее за руку и закрывать глаза. Иду и отгадываю, мимо чего мы проходили. А открываю глаза уже в центре.
Водитель терпеливо стоял и слушал, потом взял Сергея об руку.
— Ну, пойдем, друг, теперь мы с тобой погуляем.
Он высадил его из автобуса, подвел к газетной витрине.
— Вот, газетку почитай.
И ушел.
Сергей стоял, держась за газетную витрину, и смотрел, как автобус объезжает вокруг клумбы.
— Хороший парень этот водитель, — сказал он и улыбнулся.
Потом он пошел в шашлычную. В шашлычной было много незнакомых лиц, но старичка Сергей сразу узнал. Старичок ел творожный пудинг с изюмом, а рядом с ним стоял стакан со сметаной, и он изредка делал глоток-другой из этого стакана. Сергей заказал шампанское и пирожных и подсел к старичку.
— Папаша, выпейте со мной, — сказал он.
— А вы сами откуда? — спросил старичок, взял заварное пирожное, надкусил его, и в месте укуса выполз шоколадный крем.
— Все оттуда же, — тихо сказал Сергей.
— Квартира там у вас, отец, мать? — спросил старичок. Он ложечкой выковырял из пудинга несколько крупных изюмин, положил их в пирожное, затем обмакнул пирожное в сметану и проглотил.