Через несколько дней после возвращения Тагора на родину умер его старший брат Джотириндронат. Потеря брата, который был ему другом, наставником и учителем в начале его литературной жизни, должно быть, глубоко потрясла его, хотя он и скрывал эти чувства. Он пережил столько утрат, что смерть перестала быть для него чужой. "Через смерть и скорбь, — каждый раз повторял он, — утверждается мир в сердце вечности".
В мае того же (1925) года его посетил в Шантиникетоне Махатма Ганди, чтобы еще раз попытаться убедить поэта в том, что путь к независимости страны лежит через "чаркху" (прялку) и "кхади" (самодельную ткань). Тагор, как обычно, принял его с большой сердечностью и уважением. Однако и на этот раз миссия не увенчалась успехом. Тагора не удалось убедить в том, что "чаркха" может стать чем-то большим, нежели одним из многих необходимых деревенских ремесел. Позднее он объяснил и развил свой взгляд в статье "Культ чаркхи", опубликованной в "Модерн ревью".
В статье трезво и мудро защищается рациональный, разумный подход к причинам мучительной нищеты миллионов индийцев. Только упорный труд, совместные усилия и разумное применение научной технологии, а не механически ритуальное вращение примитивной прялки, могут победить голод, писал Тагор. "Если культивирование науки в Европе и имеет какой-либо моральный смысл, то он заключается в освобождении человека от жестокости природы — не в превращении человека в машину, а в использовании машины для обуздания сил природы на пользу человеку. Ясно одно, мы не сможем преодолеть всеохватывающую бедность, тяжким грузом лежащую на нашей стране, работая только руками и игнорируя науку. Не может быть работы более недостойной, тяжелой и ненужной, чем работа, основанная только на действии и не использующая знание".
Сегодня такие идеи принимаются как сами собой разумеющиеся. Все пятилетние планы индийского правительства основаны именно на такой программе, а не на слепой вере в мифическую силу чаркхи. Но в го время, когда писал Тагор, его голос был гласом вопиющего в пустыне, его осыпали бранью за самоуверенное попрание того, что казалось непреложной истиной. Как заметил однажды Тагор, "даже когда руки уже через силу крутят прялку, уста все еще продолжают источать ей хвалу".
В своем еженедельнике "Янг Индиа" Махатма выступил с резким возражением под заголовком "Поэт и чаркха". Тагор написал ему личное письмо со словами: "…даже если Вы глубоко ранили меня, защищая то, что Вы считаете истиной, наши личные отношения, основанные на взаимном уважении, выдержат это испытание". Этому заверению Тагор следовал до конца, и глубочайшее духовное родство, связывающее Махатму и Поэта, пересилило многочисленные различия в их взглядах и характерах. Двадцать лет спустя, когда Махатма в последний раз приехал в Шантиникетон через четыре года после смерти Тагора, он сказал: "Я начал с того, что стремился найти противоречие между мной и Гурудевом, а закончил замечательным открытием, что такового не было". Замечательное открытие было взаимным.
Несмотря на занятость Тагора многочисленными публичными выступлениями и диспутами, литературная плодовитость его не уменьшалась. Кроме многих новых стихотворений и песен, удивительных по своей свежести и силе, он переделал для сцены свою раннюю юмористическую пьесу "Клуб холостяков", поставленную в профессиональном театре "Стар" в Калькутте. Тому, кто обвиняет Тагора в обилии мистического и символического в пьесах, стоит посмотреть эту постановку — одну из самых очаровательных и реалистических комедий, когда-либо созданных в мире. Он также переработал для постановки две свои ранние повести "Карма-пхал" ("Плод деятельности") "Шешер Ратри" ("Последняя ночь"). По просьбе графа Кейзерлинга он написал также статью на английском языке об идеалах индийского брака, включенную в "Книгу о браке" немецкого философа.
В 1925 году Тагор председательствовал на первом заседании Индийского философского конгресса в Калькутте, на котором он выступил с докладом о философском значении народных культур и древних народных верований Индии. Вслед за тем в начале следующего года он едет в Лакнау на Всеиндийскую музыкальную конференцию. В разгар музыкального фестиваля пришло сообщение о смерти его брата Диджендроната, кроткого и дружелюбного философа-математика.
Одна за другой рвались связи с прошлым. Диджендронат был настоящим философом и даже к своим обширным философским познаниям и талантам относился философски, никогда не выпячивая ни то, ни другое. Он был Бородадой (старшим братом) не только для Рабиндраната, но и для всех, включая Ганди, который испытывал к нему огромную привязанность. К нему, как ни к кому другому, относятся слова, приписываемые Платоном Сократу: "На самом деле те, кто истинно занимается философией, учатся умирать; и из всех людей для них смерть наименее устрашающа".
По приглашению университета Дакки Тагор прочитал цикл лекций в этом университете, а также посетил ряд городов Восточной Бенгалии. Вернувшись в Шантиникетон, он написал прозаическую драму в четырех актах "Натир Пуджа" ("Поклонение танцовщицы"), основанную на древней буддийской легенде. Это одна из самых простых и захватывающих пьес Тагора, свободная от символических абстракций и интеллектуальных замысловатостей, которые придают некоторым другим его пьесам несколько вычурный характер.
13. Меж двух миров
Отчасти обольщенный приглашениями Муссолини, отчасти заинтересовавшись его личностью, Тагор в сопровождении сына и невестки 15 мая 1926 года отправился морем в Неаполь. (Позднее к ним присоединился П.С. Махаланобис с женой). Как он сам сказал об этой поездке, "для меня это возможность узнать все самому, вместо того чтобы критиковать издалека".
В Неаполе встретить Тагора приехал также и Элмхерст. "Но поняв, что мое присутствие совсем не одобрялось официальными итальянскими представителями, я объяснил Тагору, что для меня было бы лучше всего оставить его следовать его собственным планам. Он очень расстроился от моего предложения, но я на следующий день уехал домой". Тагор с сопровождающими специальным поездом отбыл в Рим.
7 июня римский губернатор устроил в столице публичный прием, на котором приветствовал поэта от имени Вечного города. На следующий день Тагор прочитал свою первую публичную лекцию "Значение искусства", на которой присутствовал Муссолини. Он был также принят королем Виктором-Эммануилом III и побывал на спектакле по своей пьесе "Читрангода", игравшемся на итальянском языке. Но самое сильное впечатление произвела на него встреча с философом Бенедетто Кроче, который в то время фактически находился под домашним арестом в Неаполе. Общие друзья взяли на себя смелость тайно привезти его в Рим, где 15 июня состоялась эта встреча. В тот же день Тагор поехал во Флоренцию, где Общество Леонардо да Винчи организовало публичный прием в его честь.
Совершая свою поездку по Италии, обставленную почти королевскими почестями, он не представлял себе, что подтасованные и искаженные варианты его речей и интервью занимали первые полосы итальянской прессы в поддержку фашистского режима. Только приехав на отдых в Швейцарию (откуда Ромен Роллан прислал ему настоятельное приглашение), он узнал от Роллана, как его визит использовала итальянская пропаганда, в своих собственных интересах искажая его слова. Он встретился также с Жоржем Дюамелем, Дж. Д. Фрезером, Форелем, Бове, с другими деятелями науки и искусства, и все они поддержали Ромена Роллана. Тагор был потрясен, он никак не мог совместить эти известия с тем, что сам совсем недавно видел "своими глазами". Он никогда не доверял чужим мнениям, но в данном случае убедился, что его собственные впечатления основаны лишь на том, что ему показывали, у него не было возможности самому проверять факты. Свою обеспокоенность поэт выразил в письме к Элмхерсту, закончив его словами: "Если в Вашем распоряжении есть самолет, не могли бы Вы позволить мне нанять его? Я хочу сейчас же улететь в Утарайян,[100] потому что июльские дождевые облака уже собрались над нашим ашрамом, и они спрашивают, куда девался поэт, который должен был встретить их своими благодарными песнями в обмен на музыку дождя".