По мере выздоровления поэт снова обретал бодрость духа и находил радость в простых, мелких событиях. Например, 11 ноября он продиктовал стихотворение, посвященное маленькой пташке, которая стучала клювиком в окно, затем влетала, порхала вокруг, помахивая хвостиком, щебетала и "интересовалась новостями". "Пока бессонной ночью меня терзает боль, как я жду твоего постукивания, чтобы ты принесла мне простую и бесстрашную весть о жизни и о свете дня, о моя ранняя утренняя пташка!"
Вскоре его перевезли в Шантиникетон, где вид широких просторов, голубые небеса и высокие деревья, счастливый смех детей помогли ему вновь обрести тягу к жизни. Стихи этого периода, отразившие самые разные настроения и чувства, были опубликованы в конце года в сборнике, который назван "Рогошоджай" ("Прикованный к постели"). В начале 1941 года вышел следующий сборник, "Арогго" ("Выздоровление"). Как показывает название, автор выздоравливал от тяжелой болезни (полностью он уже не поправился), он уже мог сидеть, его перевозили на кресле-каталке. Жестокая боль уменьшилась, и "призрачный свет больничной палаты" сменился лучами солнца, пробивавшегося в окно, и поэт снова вернулся к своему любимому настроению — воспоминаниям и размышлениям. Тагор любил солнце, и большинство стихотворений этого тома диктовал по утрам. Вечером возвращался жар, он чувствовал себя слишком слабым и изнуренным. Первое стихотворение книги подтверждало старую веру поэта: "Мир этот сладок как мед, и как мед сладок прах этой земли — великая истина эта звучит как гимн в моем сердце. Когда я покину эту землю, я скажу ей: на лбу моем осталась твоя метка, сквозь пелену Майи я углядел сиянье вечности, видел красоту правды, воплотившейся в твоей пыли, и, узнав это, я покидаю тебя с благоговением".
Страдания и боль обращали все мысли Рабиндраната к телесному недугу. Но те, кто ухаживал за ним в эти дни, свидетельствуют, что поэт стойко переносил боль, не подавая виду, и постоянно развлекал своих сиделок шутками и забавными стишками. Он не хотел, чтобы боль, терзавшая его, отражалась в их глазах.
Боль не оставляла Тагора никогда. Случалось, что ему удавалось преодолеть ее, особенно по утрам, пока не поднимался жар. В это время он продолжал творить. За сборником "Арогго" последовал "Джонмодине" ("День рождения"), большинство стихотворений которого навеяны впечатлениями и воспоминаниями о его предыдущем дне рождения и проникнуты печальной уверенностью, что "дни рожденья и смерти глядятся друг в друга". Одно из лучших стихотворений он продиктовал в Шантиникетоне 21 января 1941 года. Вспоминая свой путь поэта, Тагор находит много срывов и неудач и смиренно признается в своих недостатках.
В настроении, проникнутом смирением, какое могут ощущать только истинно великие люди, он обращается к поэту нового времени, который достигнет того, чего он сам не смог достигнуть, расширит границы человеческого сочувствия и взаимопонимания:
Стихи эти ясно показывают, что, по мере того как поэт становился старше, его познание мира все углублялось, чувства его становились все отчетливее, понимание современности все полнее, а вера в судьбу человечества и в свое поэтическое призвание — все более страстной и непреклонной.
Новый год в Бенгалии отмечается в середине апреля. В Шантиникетоне он справляется вместе с днем рождения Тагора (который на самом деле приходится на 7 мая, тремя неделями позже). Делается это для того, чтобы ученики, прежде чем разъехаться на каникулы, смогли участвовать в обоих праздниках. На празднике, состоявшемся 14 апреля 1941 года, собравшиеся выслушали последнее выступление поэта — "Кризис цивилизации". Тагор уже не смог сам обратиться к аудитории, текст зачитали в его присутствии.
Как в Индии, так и в Европе, хотя и по разным причинам, наступили тяжелые времена. Тагор воспринял происходящее как кризис цивилизации, и выступление его остается свидетельством твердой веры и осознания грядущих тяжелых испытаний. Прослеживая начальные источники своей веры в современную цивилизацию, Тагор говорил о своем восхищении гуманистическими традициями английской литературы. Он вспомнил, как, будучи молодым студентом, в Лондоне слушал с восхищением речи Джона Брайта в Британском парламенте. "Великодушный, радикальный либерализм этих речей, переливающийся за все узкие национальные границы, произвел на меня такое глубокое впечатление, что часть его сохранилась даже сегодня, в эти дни неприкрытого разочарования". Он описал, как это "неприкрытое разочарование" было почти насильно навязано индийскому уму, когда британские правители Индии цинично пренебрегали теми самыми ценностями, которые являлись гордостью западной цивилизации. "Настанет день, когда по воле Судьбы англичанам придется покинуть Индию. Но какую ужасающую бедность оставят они после себя, какое опустошение! Когда наконец поток их двухвекового правления иссохнет, сколько грязи и мерзости останется на дне!" Тем не менее Тагор не отвергает веру в Человека. "Когда я оглядываюсь вокруг себя, я вижу разрушающиеся руины гордой цивилизации, разбросанные как большая куча мусора. И тем не менее я не совершу страшного греха — утраты веры в Человека. Я верю, что после бури в небе, очистившемся от туч, засияет новый свет: свет самоотверженного служения человеку".
Насколько подлинной, насколько всеохватывающей была его вера в судьбу человека, видно по новой песне, впервые исполненной в тот же день. Незадолго до праздника проведать больного приехал из Калькутты его внучатый племянник Шоумендронат. Он попросил поэта создать песню для хора, в которой бы приветствовался приход нового человека, истинного человека, свободного человека, призванного оправдать подлинное предназначение людского рода. Эта просьба была словно семя, упавшее на благодатную почву: