Глава 1
“Приветствую тебя, мой любезный дядюшка. Да прибудет милость Спасителя в доме твоем. Да укроет он дланью левую, весь твой славный род. Отгонит прочь хвори и горести, и позволит вкусить хлеба с неё. И да обратит длань правую, супротив врагов твоих. Разя их силою своей в руки твои вложенной. И славлен он будет, и памятен, в делах и мыслях твоих, и рода твоего.
Я, Ус Курумус, ваш троюродный племянник, спешу обратиться к вам с просьбой крайней важности.
Не далее чем вчера, произошло, вверенном в управление мной, городе Ирхефале, весьма странное явление. На вечерней зоре, когда Самира[1] краем своим начала припадать к земле, сотни животных охватила странная паника. Вырвавшиеся из стойл хентары[2], питомцы домовые и даже разносчики хвори[3], сгрудились у южных ворот. Давя друг друга, и яростно кидались на стены и ворота, пытаясь вырваться наружу. Те, что смогли взобраться на стену, кидались в низ, невзирая на высоту стен. И даже израненные, с перебитыми ногами и хребтами, упорно рвались прочь от города.
В это же время, охватило меня ужасное чувство. Смесь едкой тоски и смертельного страха. Словно сам Император[4], предстал премодною, зовя меня, на последний суд[5].
В какой-то краткий миг, готов был я даже прервать жизнь свою, лишь бы получить избавление, и прервать муки свои. И даже мысли о грешности деянии сего, не возникло в разуме моём.
Но к радости моей, наваждение отступило. И было сие в миг последнего блеска, закатившейся за горизонт, Самиры. И вмиг сей же, так же и скот стал утихать, и поддался смирению.
Никто, из опрошенных мной, не испытал, и тени подобия, того, что выпало на долю мою. Лишь только Кирик ЛасКлэрто, юный адепт, состоящий на испытательной службе, пребывая в дурманном сне, как выяснил я со свидетельских слов, бился в агонии, и вопил истошно.
На момент сей, покуда строки сии на бумаге вводятся, ситуация под контроль взята. Животные, кои не имеют ранений, или имеют раны не серьёзные, в большинстве своем возвращены по местам. Те же, раны коих к лечению невозможные умерщвлены были. Бесхозные же, насколько были возможности, подверглись истреблению и тела их огню преданы.
Ущерб имущественный, не велик. Разбитые загоны поддаются восстановлению. Испорченный в суматохе хозяйственный инструмент, не поддающийся ремонту, в дни ближайшее, замене подвержен будет.
Ущерб телесный, увы, неизмеримо выше. Несколько горожан, имевших неудачу оказаться на пути табуна, получили раны, урону высокого, и, мучаясь от болей, и неуемного источения крови, лишились жизней. Так же, переломы многие и ушибы...»
-Воу-воу-воу, - остановил читающего, едва успевший загрубеть, мужской голос. - Прошу вас, хватит. Если он и дальше пишет туже ахинею, то прощу вас, хватит.
-Ну, в принципе далее ничего интересующего нас нет, - согласился магистр Кисим, пожилой мужчина лет[6] шестидесяти, со светлыми, местами седыми волосами. Одетый в белоснежную, богато украшенную тончайшими орнаментами и драгоценным каменьями, мантию. Просторное одеяние, спускавшееся до самого пола, все же не могло скрыть худощавое телосложение хозяина. На спине красовался, вышитый в черном восьмиугольнике, герб, серебряная восьмиконечная снежинка, символ грани мороза. - А вот еще, по сути.
«Прощу помощи вашей, ни как скромный... - так тут пропустим... - В нахождении истины сего явления. Надеюсь на мудрость вашу, и делу, просвещения воли Спасителя[7], преданность."
-Вот и все господа, - подытожил рассказчик. - Хотелось бы выслушать ваше мнение, - и осмотрел слушателей.
За огромным, восьмиугольным столом из черного гранита, сидело еще шесть человек, четверо из которых в таких же мантиях. "Сарукский совет богоизбранных", даровитых[8], обладавших наисильнейшим даром[9] в пределах Сарукского[10] Патриархата.
-Чо за бред? И чо тут обсуждать то? - Вновь раздался прежний голос, принадлежащий магистру Фарону, одному из двух присутствующих, не одетых в мантию. На его гербе изображены восемь белых стрелок, расходящихся из центра черного восьмиугольника, символ грани движения[11].
Молодой, лет двадцати пяти, человек, с темными, почти черными глазами, отдающими, однако, сейчас нездоровой краснотой белков, и абсолютно черными волосами. Кожа, лишенная даже намека на загар, на фоне волос казалась белоснежной. На лице имелось несколько небольших, белёсых рубцов, от старых шрамов, большинство из которых, сливаясь с цветом кожи, и были едва различимы. Но один, все же, расположился весьма неудачно, и даже издалека, был отчетливо виден, на бледно-розовых губах.
В одежде преобладали тёмные тона. Тёмно-зелёная бархатная рубаха, расшитая серебром и золотом. Черный камзол с бело-золотыми кружевами на манжетах и отворотах, и золотыми пуговицами. Тёмно зелёные, почти черные, укороченные до колена штаны - кюлоты, с не меньшим количеством узоров. Белые гольфы. Черные замшевые туфли, с невысоки каблуком, и шикарными бантами. Не смотря на всю красоту и богатые украшения, одежда выглядела несколько неухоженной, помятой, словно её не меняли несколько дней.