Вскоре Лия выбрела на дорогу у закраины подсолнечного поля и пошла по ней — куда выведет.
Вдруг на грибниц вылетел мотоцикл, остановился. Молодой парень в синем спортивном костюме сдвинул на затылок белый шлем, уставился смешливыми карими глазами:
— Что, жалко бросить старую пестерюху?
— В овраг она упала. Что-то с ногой, — виновато сказала Лия, опуская мать на землю и снимая с шеи пустой рюкзак с корзиночкой смородины, обвязанной поверху марлей. — А далеко ли до тракта?
— Да вот он, за лесом. С километр будет.
Лия посмотрела в ту сторону и вдруг услышала тонкое жужжание проходящих машин и с горечью поняла, что давно бы уже могли быть дома.
— Давай бабку подкину до тракта. Потом тебя, — предложил парень. — А там любой шофер подберет, да и автобусы ходят.
— Вот спасибо! — обрадовалась Лия.
— Ты опупела? Не сяду я на этот тыр-тыр… — закричала старуха.
— Не голоси! — оборвала Лия. — Сядешь и поедешь. Поняла? Ты что ж, думаешь, я трактор? Так и буду волочь тебя на горбу до города?
Но Васена Карповна все ворчала.
— Бабка, ты не кричи. Садись давай. Я тебя как вазу хрустальную повезу… — обещал парень, посмеиваясь. — Не рассыплешься. А то тут по ночам медведи шастают. На днях двух старух на лоскутки извели…
— Ой, и правда?
— Ей-бо! А в прошлом году одну ядреную бабу рысь на тряпочки раскроила. Прямо вот здесь…
— Ну-ко, страсти-то какие, осподи…
Старуха осмелилась-таки сесть. Но, умостившись на заднем сиденье, намертво вцепилась в плечи парня. Оглянулась:
— Ты номер, номер-то запиши…
— Перестань! — вспылила Лия.
Когда тронулся мотоцикл, Лия отошла с дороги. Вытряхнула косынку и, вытерев ею потное лицо, упала на раздерганную копешку прошлогодней соломы. И опять сквозь усталость и злость вспыхнула робкая надежда на какое-то светлое чудо. Но чуда в ее жизни еще ни разу не было. Сегодня вот собирала, собирала, радовалась, что уж в следующий-то раз, когда придет в гости Мишка, она угостит его солеными грибками. Угостила…
Лия развязала корзинку и стала сыпать в рот маленькими горстками смородину — пить хотелось.
Парень вернулся быстро. Весело сказал:
— Посадил у дороги. Пусть кукует. А с ногой у нее чепуха. Вывих. Вправил.
Он слез с мотоцикла, присел рядом.
— Угощайтесь ягодами, — предложила Лия.
— Ага, спасибо! Такая смородина только за черным логом.
— Мы дальше были.
— И оттуда несла бабку?
— Оттуда.
— Сильная ты! — удивился парень. — Километров пять будет. Видать, шибко любишь! Мать?
— Мать, — сказала Лия и посмотрела в глаза парню. — Я там у оврага полный рюкзак груздей вывалила. Жалко.
— Давай скатаем? — поднялся он. — Светло еще. Я ничего — в отпуске. С тещей поругался, вот и катаюсь — горе выветриваю. Она у меня похлеще твоей. Не так на нее посмотрели. Не в тот угол дочку поставили. Я, наверное, от этой жизни на Сахалин убегу. Ну, ладно, садись. А пестерюшку спрячь в соломе. Вернемся.
Грибы не нашли. Берез было много. Под каждую не сунешься — темнело. Лия расстроилась.
— Ничего, — успокоил парень, — оставь мне адрес, рюкзак. Утром поищу. Не найду — все равно приеду. Наберем новых. Меня Иваном звать. А тебя?
— Лия.
— Ты красивая, Лия! — сказал парень.
— Что ты, что ты! — испугалась она и убрала с его плеч руки.
— Ага, — неопределенно сказал парень, — ты держись за меня. Упадешь.
Мотоцикл кидало на кочках. Лия прижалась к широкой, доброй спине Ивана.
— Ну вот видишь, — сказал он у копешки, — два человека встретились, познакомились. На старух пожаловались. А и без них куда денешься? Наша ворчит, ворчит, да зато дочка в пригляде. Ладно, поехали, темно вовсе стало…
Добравшись до дому, Лия в первую очередь вычистила ванну, открыла воду, чтобы искупаться, и начала готовить щавелевый борщ.
Васена Карповна, прежде чем улечься, поведала соседям о своих приключениях.
Пока Лия парила в ванной свое уставшее тело, соседка, бетонщица Нюра, стирая рядом чулки в тазике, на табуретке, говорила что-то веселое, пустячное:
— На базаре-то сегодня… Один грузин… с цветочком ко мне… Хохот! Я ему говорю: тьфу на тебя!.. Смеется…
— Нюра, устала я сегодня с этими грибами. Блудили долго. Шли и шли. А мать все ворчит и ворчит…
— А ну ее! — внезапно вспыхивает Нюра. — Пусть уматывает к первой! Не хочет. Знает, что хозяйничать, как здесь, никто не допустит. А здесь что? В ноги подушку, в голову подушку, под бок подушку… Ишь! Тот ей не хорош, этот курнос, третий разведенный. Опять и Мишка ей не нравится? Это она от испуга злится, что рай ее кончится. Мужик — он что? Он хозяин дома. Вон мой Кешка!.. — Черные глаза Нюры мечут молнии, щеки горят, и все ее крепко сбитое тело пышет здоровьем, покоем, уверенностью. — В общем, мужика тебе надо. Крепкого. А то вовсе высохнешь. Вон рот один да глазищи остались… Эх, дурочка!.. Ой, ой, не брызгайся! Щекотно! Тю, вымочила… Хватит кости-то мочить! Ишь, разлеглась, как в море. Давай спину потру?
— Давай, — согласилась Лия, счастливо подремывая.
— Да ты не спи, мадонна! — Нюра шлепает ее по конопатой спине мочалкой, потом окатывает чистой, теплой водой из тазика и тихо вздыхает:
— Грудешек-то совсем нет…
Чуть позднее тащит Лии в постель чай с медом.
А Лия только прикроет глаза, как начинают струиться ввысь золотистые сосны, хороводятся диковинные подосиновики, и явственно захватывает смородиновой духмяностью, и текут из рюкзака на траву грузди, текут. Лии жалко их. Голова тяжелеет. А в глазах еще долго все грибы и грибы…
Утром так мучительно, так трудно было открыть глаза и оторвать от теплой постели разбитое, ноющее тело. Но Лия пересилила дрему, вскочила и пошла умываться.
Разыскивая чулки под диваном, Лия подняла голову и увидела спящую мать и долго смотрела на нее. Вспомнила слова ее и Нюры: «Вот придет этот вертючий, житья мне не будет…» — и оттого неприятно ей видеть острый истончившийся носик из-под сбившегося на глаза белого платочка и полуоткрытый, ввалившийся рот. Выражение на лице ее казалось Лии злым, мстительным.
Шел дождь. В сквере напротив гнулись и метались под ветром молодые тополи. Где-то в отдалении рокотал гром. Было свежо, сыро.
«Вот возьму с получки отпуск. И поеду на озеро, — думала Лия, обгоняя спешащих на работу людей, — стану бродить по лесу, собирать грибы, ягоды, кататься на лодке и терпеливо лежать под солнцем — загорать. Как славно-то будет! А может, и Мишка приедет туда?»
Лия успокоилась и, предчувствуя какую-то перемену в своей жизни, повеселела, оживилась. И эта мысль «что-то будет» не покидала ее до цеха.
Там, в раздевалке, Лию окружили женщины.
— Лия, будь добра, поговори в своем цехкоме — путевочку бы мне в профилакторий. Уж не на курорт. Дороговато, — просила тетка Лена, недавно перенесшая операцию на печени.
— Поговорю, тетя Лена. Будет тебе путевка на курорт. Бесплатная. Дорогу только оплатишь… Как, девочки? Выпросим тете Лене путевку?
— Надо, надо. Мы с ней уж девятнадцатый год кирпичи таскаем, — сказала за всех курносая, рябоватая Груня. — Смирена больно. Слова за себя обронить боится. А чего стесняться — мы народ. Значит, должны друг о дружке думать, помогать. А то мода завелась — каждый о себе. Этак-то далеко ли уедем?
Эти слова привели в смущение тетку Лену. И она, пряча свои короткие седые волосы под каску, не вынесла внимания к себе, запротестовала:
— Да че это вы — смирена да смирена. Не смирена я вовсе. Забыли, как Мишке Нагорному раствором прическу портила?
— Шелопут он, Мишка. Всех подряд щупает. Тоже, молоденьку нашел… — сказала Груня.
Лия вспыхнула и, чтобы не заметили этого, сунулась в свой шкаф, будто что-то искать.
— Рукавицы опять завалялись, — прошептала там.
Ей жалко Мишку. «И вовсе не шелопут. И не всех щупает. Так только, балуется. Не нравится он Груне».
Груня как-то сказала Лии: