— Хорошо, будет кондиционный дом, но я завалю следующий месяц.
— А ты нам условия не ставь. Ты меня понял? — с нажимом спросил Затулин.
— Понял, — уныло ответил Красавин.
— Запишите, — кивнул Затулин диспетчеру. — Красавин должен послезавтра представить акт сдачи дома...
V
Красавин целый день занимался делами стройуправления, к вечеру съездил на дом и затем позвонил Хохрякову: завтра часов в десять заедет за ним. Хохряков ответил, что уже обещал поехать не то четверым, не то пятерым.
Назавтра Красавин нашел Хохрякова только в два часа дня в каком-то доме какой-то неведомой организации, то ли Геологостроя, то ли Трансстроя, усадил в свой «газик» и повез на свой десятый дом. Коньяк на всякий случай лежал у него под сиденьем.
В красавинском «газике» Хохряков сел, не дожидаясь приглашения, на переднее, более удобное сиденье, развалился, расстегнул пальто и пиджак, вывалил живот, устало отдуваясь и сопя. Расстегнул ворот рубахи, почесал волосатую седую грудь. Был он раздражен, кривил большой сизый рот, скалил зубы.
— Много зарезал сегодня людей, Иван Иванович? — игриво приступил к нему Красавин, с заднего сиденья.
— Почти всех. Одному подписал, — прохрипел Хохряков. — Я вас теперь вот как зажму! — он показал огромный кулак, из которого, казалось, сейчас брызнет и побежит струйкой чей-то алый сок.
— Да зачем зажимать, Иван Иванович? Все под одим богом ходим.
— Все, — подтвердил Хохряков, колыхаясь на сиденье, ласково похлопывая пальцами по животу. — Что, Красавин, тебя пожалеть надо?
— Пожалеть, Иван Иванович, пожалеть — в последний раз. А уж потом — жмите на полную! — Красавин легонько рассмеялся.
— Гхэ-э-э, — тоже зашелся смешком Хохряков. Потом вдруг резко обернулся, глянул в упор холодными, бесцветными глазами, покачал толстым пальцем: — Нет, Красавин! Халтура не пройдет, зря деньги на ресторан ухлопал, — и опять устало повернулся вперед и развалился удобней.
«Знаем мы вас, — подмигнул ему в спину Красавин. — Покуражишься — и подпишешь».
В доме вовсю еще работали: подкрашивали, подбеливали. Красавин семенил впереди Хохрякова, распахивая перед ним двери.
— Вот видите, Иван Иванович, работаем еще, не стыжусь показать. Все ваши замечания устраняем.
Хохряков прошел несколько квартир. Остановился.
— Что ты мне опять эти сопли показываешь!
— Иван Иванович! Да ведь почти все переделали! — с отчаянием, с мольбой в голосе простонал Красавин.
— Да ты хоть вверх ногами дом поставь, а щели в окнах как были, так и остались. Штукатурку переделали, что шелушилась, а побелка? Одна стена так, другая — этак. Перебелить все! Пятна купоросом вывести. Отмостку позади дома так и не переделали. Стойки под козырьками на входах сикось-накось. Вы что, маленькие? Тыкать носом в каждую щель?
Красавин совсем упал духом.
— Ну хорошо, Иван Иванович, исправлю я это — а завтра вы новые замечания найдете? Этому же конца не будет!
— Найду — переделаешь. А ты что хотел — сам мне указывать?
— Ладно, Иван Иванович, сделаем и это. Завтра к вечеру снова заеду.
Красавин отвез Хохрякова в его контору, где его тут же перехватили, а сам вернулся, собрал всех — начальника участка, прораба, мастеров, бригадиров, сделал им внушительный «разгон», объяснил положение со сдачей и заставил всех работать сегодняшний и завтрашний день в две смены, сам прошел по всем квартирам, сам расставил людей, дважды — в девять часов вечера и назавтра в обед — приезжал проверять выполнение и только после ого поехал за Хохряковым.
Хохрякова не было. В вестибюле его конторы толклись такие же мученики, как и Красавин — начальники стройуправлений, главные инженеры, заместители начальников — люди большей частью знакомые между собой: если не работали когда-нибудь вместе, то обязательно встречались раньше на совещаниях, заседаниях, комиссиях, коллегиях. Одни приезжали, другие уезжали, третьи просто сидели на диванчике у журнального столика и курили, чтобы передохнуть четверть часа в покое, перекинуться парой слов с коллегой. В общем, в конце каждого квартала и месяца здесь образовывался небольшой летучий клуб обмена мнениями и новостями.