-- Стачка. Пора добиться. Пора показать зубы.
Рабочий не мог думать ни о чем, кроме воплей роженицы, и когда его спросили, присоединится ли он к забастовке, которая будет объявлена в начале той недели, он долго молчал, глядя вперед с тупым недоумением, потом ответил, погрозив кулаком паровому молоту:
-- Сегодня у меня рожает жена. И, конечно, я присоединяюсь к вам. Нельзя так жить больше. Нужно добиться чего-нибудь лучшего.
Собеседник посмотрел на него с недоумением.
-- Давно ли ты заговорил так? Признаться, мы считали тебя самым тихим из нас, -- и, пожалуй, хозяйским угодником.
-- Моя жена, может быть, умирает сейчас, а я должен стоять здесь, у этого железного чудовища. И я бываю дома только по ночам. Этого не должно быть больше... Но вы уверены в успехе? Ведь наши хозяева богаты и перед их деньгами все уступает. А у нас не будет ничего, кроме пустых рук и голодного желудка.
-- Если мы будем действовать дружно, если никто из нас не отступит раньше времени -- мы победим. Один за всех и все за одного. Дай мне твою руку, товарищ.
Трудовой день кончился. Рабочий бежал домой, не разбирая дороги, расталкивая встречных, и едва не попал под тяжелый вагон электрической железной дороги, который мчался по улице.
У двери своей квартиры он остановился и прислушался. Там было тихо, совсем тихо. И после тех стонов, которые рабочий слышал утром, эта тишина показалась ему могильной. Да, наверное, все уже кончено, и он не мог даже принять ее последнего вздоха.
Рабочий открыл дверь и вошел, -- с тем же чувством, с каким преступник подымается по ступенькам эшафота.
Жена лежала на постели, бледная, с белыми губами, на которых ярко краснели ссадины от укусов, с вытянутыми поверх одеяла похудевшими руками; синеватые веки плотно опустились на глаза. Голова рабочего закружилась и он упал бы, если бы бабушка-повитуха не подхватила его под руку.
-- Все благополучно, -- и роды были на славу легкие. Не тревожьте жену, она спит. Лучше поцелуйте мальчика.
Так рабочий сделался отцом. Он не решался брать на руки это беспомощное, розовое существо, которому он дал жизнь. Он только смотрел на него издали, строил из пальцев козу и смеялся. Любил он также смотреть, как мать кормила ребенка грудью, потому что у матери в это время делалось какое-то совсем особенное лицо, -- любящее и одухотворенное кротостью. Но всем этим он мог наслаждаться только по вечерам, потому что стачка была отложена на некоторое время и работы на заводе продолжались по-прежнему. Гудели станки, ревело пламя в литейных печах и, покрывая собою все другие звуки, грохотал паровой молот.
-- Слышал, что случилось по соседству? -- спросил рабочего его помощник. -- Какая-то женщина на ткацкой фабрике облила кислотой красавчика управляющего. Бедняге придется, говорят, несколько месяцев проваляться в больнице. Уж я всегда думал, что добром ему не кончить, -- хотя правильнее было бы, если бы ему отомстили так обманутые мужья, а не женщины. Женщины-то не получали от него ничего, кроме удовольствия.
Рабочий побледнел и чуть не забыл вовремя повернуть рукоятку, которая приводила в движение молот. А когда прошел первый момент удивления и испуга, он почувствовал, что очень рад несчастью управляющего, -- и устыдился этой радости. Товарищ, должно быть, заметил это и сказал ему:
-- Многие теперь вздохнут посвободнее, -- да, пожалуй, и ты в том числе.
Рабочий ничего не ответил, а вернувшись домой, не сказал жене ни слова о том, что случилось с управляющим.
Жена только что накормила ребенка и он лежал у нее на коленях. У него были темные, почти черные глаза и густые черные волосы на головке. Рядом с блондинкой матерью его смуглость была особенно заметна.
"Странно! -- подумал рабочий. -- Ведь и у меня тоже волосы -- рыжеватые, а глаза -- голубые. Должно быть, он уродился в дедушку или в бабушку. Это иногда бывает".
На другой день, после обеденного перерыва, все рабочие не разошлись, как обыкновенно, по своим мастерским, а собрались на большом заводском дворе и потребовали к себе директора завода. Его не было в конторе и за ним пришлось послать автомобиль в город. Тот самый человек, который первый сообщил о забастовке в сарае с паровым молотом, проверял собравшихся на дворе, чтобы узнать, не изменил ли кто-нибудь в последнюю минуту. Некоторых он не досчитался, -- и пошел по мастерским, чтобы в последний раз попробовать убедить отступников.
Рабочий был на своем месте, у парового молота.
-- Так-то ты держишь свое обещание? -- сказал ему агитатор.
Рабочий опустил глаза в землю, потому что ему стыдно было смотреть прямо на товарища, который недавно жал ему руку. Но теперь он относился к забастовке совсем иначе, чем тогда, в минуту возбуждения и злобы. Ему казалось теперь, что забастовка не даст ничего, кроме бедствий и голода. Агитатор подвел его к окну, через которое виден был переполненный людьми двор.