Я вывела несколько симптомов, из которых следовало, что скоро Человек станет Черным человеком. Во-первых, это сонливость и апатия, отсутствие желаний, усталость, ухудшение зрения, но вместе с тем обострение слуха.
Я до сих пор остро переживаю за сестру, хотя уже знаю, что она счастлива. Тогда я сидела дома одна, и думала, что же будет дальше.
На столе стояла фотография, где все четыре сестры были вместе: Одетая во все черное, красивая и темная Юли, веселая и улыбающаяся Тер, и я с Оли на руках старшей сестры, два маленьких сверточка — эту фотографию сняли за три дня до исчезновения Юли.
Арбузное вино кончилось, и я заварила себе кофе. Дрожащей от волнения рукой взяла телефонную трубку и позвонила. В трубке были только длинные гудки. Я положила трубку рядом с собой. Тревога переросла в страх. Теперь пропал мой друг, чуть ли не единственный человек, которого я по настоящему любила, и который мог более пяти минут терпеть меня и мой характер — Ти-Му-ранх (Великий завоеватель), или Ранх-Ба (маленький мальчик, человек невысокого роста). Он, как и я, был Тьйарко-Леко, один из самых сильных и великодушных, кого я знала. Он хотел бежать, и я с ним, но вот уже четыре дня, как я не могла до него добраться.
Что-то мне подсказывало, что случилось худшее.
Стемнело. Родителей все не было. Но за них можно было бы и не волноваться с Леко-Э-Куа никогда ничего не случается. Я не стала зажигать лампы, а зажгла свечу. Живой огонь не давал мне углубиться в мысли и представлять в сотый раз тюрьму, где томится Ранх-ба.
Наконец позвонили в дверь.
— Слава Солнцу, вы вернулись, — сказала я, открывая дверь.
— Как можно славить то, чего ни ты, ни я никогда не видели, и никто, не знает, есть ли оно на самом деле? — парировала мама, снимая ботинки. Отец молча снял пальто и обувь, он выглядел ещё более сонным, чем вчера, тяжелый камень лег на сердце.
— Ты опять жжешь живой огонь? — равнодушно, для проформы, возмущалась мама, — Сиэт-Лаа-Н-га, сколько раз тебя просить не делать этого.
— Извини, мама, — ответила я, погасив свечу.
— Ты всегда так говоришь, а потом делаешь по-своему.
Я промолчала.
— Мам, Ти-Му-ранх пропал.
— Тем лучше, выкинь его из головы. Он никогда не любил наш благословенный город, и чего можно ждать от такого человека? Он только себя и любил.
— Я сейчас не об этом, мам, человек пропал.
— И что? Не беспокойся о нем, он наверняка связался с бродягами и ушел, Город таких не держит, они ему не нужны. Бесполезные твари, — беззлобно продолжала мама.
— С какими бродягами? Разве Город можно покинуть?
— Ну, — замялась она, — не цепляйся к словам. Это всего лишь предположение, но поверь мне, только последний идиот может этого пожелать.
Мы сели ужинать.
— Мам, я завтра иду в цирк.
— Ты всегда ставишь меня перед фактом. Теперь иди, раз решила. С кем идешь?
— С Ши-Мер-га (Ночная птица) ты её знаешь.
— А, милая девочка, передавай ей привет.
— Конечно.
Я сидела как на иголках в надежде, что мама не спросит: в какой именно цирк мы идем, так и случилось, лишним расспросам меня не подвергли.
На утро мы встретились с Ши-Мер-га и вместе гуляли по Ти-Ма-пале (Площадь великого Тумана).
— Можешь меня поздравить, Ши, я окончила свой роман.
— Поздравляю, Лаа, когда он увидит свет?
— Если солнечный, то только на картинке.
Мы рассмеялись.
— Если серьезно, зачем мне его издавать? За такую крамолу меня как пить дать посадят.
— Что-то против Правителя? — забеспокоилась Ши.
— Нет, высмеиваю Чено-Леко.
— А, — неопределенно протянула моя подруга, — этим-то что шла, что ехала твоя крамола.
— Им, да, но поговаривают, правитель за них горой.
— А он есть вообще? — прищурилась Ши.
— Наверное, есть. Мне это как-то все равно. Туман-то откуда-то берется?
— А я в него не верю!
— В туман?
— В Правителя?
— Тогда говори потише, нельзя не верить в то, чего нет. Если во что-то не веришь, то, чисто психологически оно существует для тебя.
— А для тебя?
— Не знаю, не хочу думать об этом. Меня сейчас больше мой отец беспокоит.
— Он стал Чено-леко?
Мы сели на ограждение.
— Становится. Если он скоро пропадет, я не вынесу, за такой маленький срок потерять двух близких людей.