— С чего ты взял?
— А то я не вижу, как вы друг на друга смотрите. Она как раб, ты — сюзерен.
— Ты может быть и прав, — зашипел Ранх-ба, — только знай одно. Она несчастный человек. Полюбила человека, который никогда, никого полюбить не сможет. Я никогда не знал, ни любви, ни жалости.
Пату молчал.
— Я схожу с ума, медленно и верно. Одной своей рабской преданностью, она меня в могилу сведет.
— Ты любишь ее, — сказал Пату.
— Нет, — почти закричал Ранх-ба.
— Тише, разбудишь, — шикнул Пату, — Просто боишься. Ты — трус. Просто-напросто.
— Нет. Она моя собственность, она сама этого хочет.
Послышался шлепок и злой шепот Пату.
— Если ещё раз это… это…повторится. Я лично размажу тебя по стенке.
— Нравится тебе девка?
— Молчи, сволочь, ты понял меня?
Ранх-ба молчал.
— Ты понял меня?
— Хватит читать нотации, — сказал Ранх-ба с ледяным спокойствием, от которого мурашки поползли по спине.
"Сумасшедший", — пронеслось в голове.
— Я вижу, она тебе нравится, но ты опоздал. Она моя.
— Собака на сене, подумай не о ней, так хотя бы о себе. Что скажут о тебе другие люди?
— А где ты видел здесь других людей? Или ты кому-то хочешь рассказать, если выберемся отсюда?
Пату напряженно молчал, а потом выдавил из себя:
— Падаль.
— Давай спать, — сказал Ранх-ба.
Они снова легли.
Кто-то поправил мои волосы. Они вскоре уснули, а я лежала без сна до самого скрипа двери.
Дверь заскрежетала, но еды не принесли: на бетонный пол бросили человека. Я вскочила и подбежала к нему.
Этот человек был мне не знаком, я видела его где-то раньше, но похоже даже словом не обмолвилась, это я помнила точно. Я напряглась и вспомнила, это был человек из цирка.
— Добрый день, — сказал он, — рад, что сидеть будем в приятной компании.
Он тряхнул шевелюрой цвета льна.
Сонные Пату и Ранх-ба вышли из угла.
— О, да вы не одна! — с ноткой легкого, наигранного сожаления, сказал незнакомец, — вас тут много. Тогда будем знакомиться — Ев-Ган-ранх
Мы по очереди назвали свои имена.
— Друзья и родные зовут меня Ев-Ган, а девушки Евту.
Принесли еду.
— Каша из бетона, — удивился Ев-Га.
Быстро проглотив кашу, Ранх-ба пошел к решетке и попытался пилить прутья.
Ев-Га молча и с интересом следил за его действиями.
— Без-на-деж-но, — сказал Ранх-ба в конце часа, отбросив ложку, — прутья тверже.
— А я смотрю, вы бежать задумали, — насмешливо сказал Ев-Га.
— Хотели, — сказал Ранх-ба, поднимая ложку.
— Ты ведь в цирке работаешь? — спросила я, меняя тему разговора.
— А, ты откуда знаешь? Погоди, а это не тебя тогда арестовали в цирке?
— Меня.
Ев-Га покачал головой, словно был чем-то опечален или раздосадован, но хищное выражение так и пропало с его лица.
— Вас арестовали по обвинению в "организованном сговоре против Правителя и Города", — спросил Ев-Га, — я — гражданин другого города, мне сразу предъявили обвинение.
— Скорее всего, — сказала я, — меня так, видимо, за роман.
— Кайше, — сказал Ев-Га.
— Что? — переспросила я.
— По нашему это значит "сестра". Меня арестовали из-за стихов.
— Какие ещё стихи? — спросил Пату. В нашем городе никто стихов не писал, литература вообще была под запретом.
— Я прочту, а вы сами подумайте:
О, третий Рим, тебе пою хулу.
Я о тебе слагаю эту песню,
Ты язва, что в моем уму.
Прекрасный памятник, прекрасному безчестью.
Но рад бы я в обще тебя не видеть.
И каждый раз на сердце бьется страх
Что не смогу любить и ненавидеть.
Что это проживу я лишь в стихах.
Ты, как бацилла, изнутри съедаешь.
Живая плоть, как топливо твое.
Был человек, его уж нет, растаял.
И только черное кружится воронье.
Ты стольких свел с ума, убил и обесчестил.
Подумай, такова ль твоя судьба?
Прекрасный памятник, прекрасному бесчестью.
Тебя закроет от меня бездумная гульба!
— Крамольные стишки! — усмехнулся Ранх-ба.
Ев-Га откинулся и оперся спиной о стену.
— Я поэт и трубадур, — сказал он.
— И где же тебя этому учили? — скептически глядя на него, сказал Ранх-ба.
— Нигде. Чтобы писать стихи и петь песни не надо быть академиком. Надо лишь иметь горячее сердце, — с романтическим видом ответил Ев-Га.
Пату усмехнулся. Ранх-ба заходил по камере.
— Расслабьтесь, мой юный скептик, я вот даже рад, что попал сюда, хотя печально, что с нами нет моего друга — Ма-Киар-ранх. Он дрессировщик медведей в нашем цирке. Он очень хороший человек, но, как и вы скептик. Вы бы с ним поладили.
— Я не нуждаюсь ни в чьих советах, — прорычал Ранх-ба.
Я заметила радостно-хищный блеск в глазах поэта, ему нравилось злить Ранх-ба.
— Я не настаиваю, молодой человек, — сказал Ев-Га.
Ранх-ба долго метался по камере. Я и Ев-Га сидели под окном. Пату спал на лежаке.
Ранх-ба бросился к двери и несколько раз сильно ударил в дверь.
— Следователь обещал нам прогулки.
Дверь открылась.
— Никаких распоряжений на этот счет не было, — сонно ответил страж и закрыл дверь.
Так мы провели день. Ев-Га пел песни своей страны, тоскливые и красивые, о мифических птицах-девах, луне и солнце, цветах на воле, которые тянутся к небу, о тумане над рекой, об огромных кораблях, разбившихся в бескрайнем океане.
У него был прекрасный голос, но холодный, как одна из строчек его песни: "…На северный луч направил он бриг, корабль разбился о ледник…."
Я попросила Ев-Га научить меня песне о птице-деве, печальной и суровой, которая появляется только ночью, как ангел печали, и забирает с собой юных моряков, рыбаков, и охотников предающихся унынию.
Мы вместе пели эту песню.
— Да перестаньте вы выть, — закричал на нас Ранх-ба, — никто из вас этого не видел.
— Это вы, молодой человек не видели, я в моей стороне, где я родился, Луна и Солнце попеременно сменяют друг друга, ветер там свободен и свеж, деревья зелены и прекрасны, цветы ароматны, птицы голосисты, а звери послушны и добры. У нас нет Правителя с нами ВеликийМагистр, которого мы уважаем за мудрость и доброе горячее сердце. Наши мужи сильны и смелы, а девы, — он мечтательно прикрыл глаза.
— Ты в раю жил? — резко одернул Ев-Га на землю Ранх-ба.
— Нет, — спокойно ответил трубадур, — моя родина Тьйарко-Сиэт-Куа.
— Так это не легенда, — вскинулся Пату.
— Наш город не рай. Случаются у нас и горести, мы переносим их вместе потому, что так легче переносить невзгоды. Люди не думают о дурном, так как мы работаем, но работа наша легка и приятна уму и телу. Сейчас мы приехали сюда, чтобы найти брата и сестру нашего Магистра, которые должны будут занять его место, ибо ему пришло время женится. А брак и мудрость вещи несовместные.
Принесли еду, а вместе с ней лежак.
— Положим его к нашему, и всем хватит места, — жуя, проговорил Пату.
— Мне хотелось ещё послушать про чудесный город-сад, но все решили спать.
Мы улеглись. Я заснула сразу, но вскоре проснулась от торопливого злобного шепота:
— Девчонка моя, ясно?
— Му-ранх, ты не женился на ней, и не можешь этого утверждать.
— Перестань рассказывать бабушкины сказки, нет никакого города-сада.
Ев-Га молчал.
— Не тронь девчонку — и я тебя не трону.
— Угрожаешь?
— Предупреждаю.
— Угрожаешь и ревнуешь. Собака на сене.
— Она моя.
— Вот заладил, как попугай. Пойдем спать. Ложись рядом со своим сокровищем. Я не трону её. Просто мне кажется она одна из нас.
— Что за чушь? Из кого "Из нас"?
— Это ещё на моей памяти было. К нам приходит туман и забирает детей, мы точно не знаем, но предполагаем, что они появляются у вас. Подкидыши. Её имя очень похоже на наши имена: Солнце над рекой.
Ранх-ба прорычал в ответ какое-то проклятие.
— Береги свое сокровище. Утро вечера мудренее.