Будет ли мистер Патрик давать показания?
Не лично.
То есть?
По моим сведениям, упомянутому джентльмену разрешено не присутствовать в суде по причине, э-э, болезни.
Болезни?
Он представит суду заверенные показания.
Все мои попытки заставить адвоката подробнее рассказать о заболевании мистера Патрика натыкаются на глухое молчание. Он отводит глаза. В конце концов, после некоторого колебания, за него отвечает помощница. Ровным, деловым тоном. Официальная информация в ответ на официальный запрос. Она сообщает, что в начале прошлого года у свидетеля – то есть у мистера Патрика – развилась болезнь Паркинсона. И уже несколько месяцев он находится на излечении в частной клинике. Болезнь поразила свидетеля внезапно, развитие ее было стремительно, и, по имеющимся данным, тремор рук у больного настолько силен, что остановить дрожь можно, только сев на ладони. Он не может пользоваться письменными и столовыми приборами, не в состоянии удержать чашку или воспользоваться туалетом без посторонней помощи. Руки отказали мистеру Патрику полностью.
2. География
1) наука, изучающая жизнь планеты Земля и описывающая:
1а) сушу, моря и воздушное пространство;
16) территориальное распределение растении, животных, в том числе людей, и промышленности;
2) географические особенности какой-либо местности.
Наш микрорайон представлял собой остров, треугольник; четыре сотни домов с грубо оштукатуренными стенами, ограниченных с одной стороны двухполосным шоссе, а с двух других – рощицей и промышленной зоной. Шесть огромных восьмиэтажек – нагромождение квартир над бесконечной чередой магазинов, улица с небольшими коттеджами, стариковский приют, два паба, оздоровительный центр, скаутская казарма, церковь, детская площадка. Казарму как-то сожгли, потом перестроили, потом снова сожгли. Перед церковью на щите вывешивались плакаты типа: «Иисус ждет вас в гости на Рождество» или «Плотник из Назарета сколачивает артель». Раньше на месте нашего микрорайона были поля и леса, и холм – там, где потом построили школу. А осталась только рощица – скопление высоких деревьев на горке с видом на крыши домов. Почва в рощице – в основном гравий и галька. Отец говорил, что когда-то, много миллионов лет назад, еще до людей, здесь было морское дно. В наш дом мы въехали, когда мне было три месяца от роду. Мы перебрались сюда из другой части округа, потому что старая квартира сделалась мала: вместе со мной нас стало четверо. Вокруг были сплошные новостройки, некоторые даже незавершенные, и мама рассказывала, что из-за грохота грузовиков я часто просыпался и плакал. У нашего дома, как и у всех домов на нашей улице, была яркая кирпично-красная дверь. Перед домом – дорожка и клумбы, позади – бетонная площадка и полоска земли. Отец вскапывал ее и сажал овощи. Он хотел еще завести кур, но чертов совет не дал разрешения. Дэннис. сосед, держал голубей в сарае с сетками на окнах. Пахло ими даже у нас во дворе. Дэннис с ними разговаривал, у них у всех были имена. Он подносил их к лицу и целовал в клювастые головки. И каждый день выпускал полетать – их было двадцать, а то и тридцать, – и они кружили, парили над дворами, потом рассаживались по крышам окрестных домов, потом возвращались в сарай. Всегда возвращались. Дэннис, бывало, говорил:
Если голубей держать взаперти, домой их возвращаться не научишь.
В дни скачек он подолгу стоял во дворе и глядел в небо. Ждал, когда белое, серое, голубое покроется черными точками. Отец говорил: голуби – летучая зараза. Крысы крылатые. Когда мы с Дженис играли возле дома, то должны были следить, чтобы не наступить на цветы или овощи. У меня был трехколесный велосипед, у нее – ролики. Мы катались на заднем дворе или туда-сюда по дорожке перед парадным входом. Чтобы смотреть за нами, мама оставляла дверь открытой. Потом я стал старше, у меня появился нормальный велосипед, и я катался уже по всему микрорайону и у фабрик, и в рощице, по втоптанному в землю гравию. Я лазил на деревья. Я хотел духовое ружье, стрелять белок и птичек. Мама сказала нет. А мне хотелось выстраивать в ряд пустые консервные банки и по очереди их отстреливать.
Я перестал играть на улице, когда мне было около двенадцати. Из дома выходил только в школу. Шел в школу, возвращался домой, съедал то, что на третье, уходил к себе. Потом я перестал есть на кухне. Заставлял маму приносить еду ко мне в комнату. Я не разрешал ей входить – она должна была постучать и поставить поднос на пол рядом с лестницей. Если еда мне не нравилась, я выкидывал ее вниз. Если мама все-таки входила ко мне, я дурным голосом орал, чтобы она выметалась. Иногда я прогуливал школу, иногда возвращался домой после первого или второго урока. Маме врал, что плохо себя чувствую, а то и вовсе отмалчивался, не обращал на нее внимания, и все. В те дни, когда я решал не ходить в школу совсем, мама по моему настоянию звонила туда и говорила: «У Грегори плохой день». Когда на следующий день или через пару дней я шел в школу, мама писала классному руководителю записку.