А ну марш к себе.
От его рук плохо пахло. Пока он меня нес, я вырывался, брыкался, но он только сжимал меня крепче; моя пижама собралась складками у плеч, штаны сваливались. В горле раздавалось «уг-уг-уг» подступающих рыданий.
Быстро!
Он бросил меня на кровать, резко натянул одеяло и подоткнул его так плотно, что я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Тут я разрыдался по-настоящему, вопил, выгибал спину, из стороны в сторону мотал головой по подушке, так что скоро все мое лицо сделалось мокрым от слюны. Отец включил свет. Он был желто-белый, как скелет. Если ты сейчас же не перестанешь, если сию же секунду не заткнешься и не уснешь, я тебя так отдеру, своих не узнаешь!
Мамочка!
Мамочка заболела. У нее животик болит.
Н-н. Н-н.
На пороге появилась мама. Бледная, гораздо бледнее отца, все лицо в поту, перепачканная ночная рубашка. Мама еле держалась на подгибающихся ногах. Обхватив себя руками, она зажимала между ног ночную рубашку, и даже когда ей пришлось опереться на стену и выпустить материю, та все равно липла к телу, багровая, мокрая.
Куда ты, черт тебя подери, Марион…
Отец взял ее за плечи и повернул лицом к выходу. Я кричал им вслед, но он погасил свет и захлопнул дверь. Я слышал, как по-вернулся в замке ключ. Слышал, как мамин голос уговаривал меня лежать тихо и быть, ради мамочки, хорошим мальчиком, как когда Рождество и должен прийти Сайта, а тем, кто не хороший мальчик, не принесут подарки. Ее голос звучал все слабее и слабее, пока не затих совсем.
Я читал мистеру Бойлу выдержки из одной книги, которую взял у него на столе: «На шестнадцатой неделе у эмбриона начинают расти брови и ресницы, а на голове появляется легкий пушок». (Я поднял на него глаза.) Насколько я помню, у Дженис не было на голове никакого легкого пушка. «К этому моменту эмбрион достигает шести дюймов в длину и весит приблизительно четыре и три четверти унции… у него развиваются конечности, и он уже может сосать большой палец». Вы когда-нибудь сосали большой палец, сэр?
Нет. То есть да. Я… полагаю, у меня была пустышка.
У меня тоже! (Пауза.) «…ребенок много двигается, но мать на данном этапе может этого и не чувствовать». (Дальше я стал читать про себя.) А вы знали, что «на шестнадцатой неделе пол будущего ребенка уже определен»? (Я захлопнул книгу и поставил ее на место.)
Обнаженный торс, руки и ноги мистера Бойла приобрели синеватый оттенок. Раны на голове покрылись коркой засохшей крови, а рука, от которой ночью отвалилась повязка, сочилась желтым гноем. На суставе большого пальца набухал большой волдырь. Красные, в кровавых прожилках глаза слезились, веки – в те минуты, когда они, затрепетав, вдруг закрывались – казались почти прозрачными в бледном предутреннем свете, вливавшемся в комнату сквозь опущенные жалюзи. Мистер Бойл не побрился, и нижняя часть его лица, особенно над верхней губой и на подбородке, заросла светло-коричневой щетиной.
Итак, что вы думаете?
Он рывком вздернул голову и прищурился – то ли вообще не понимал, где я, то ли не мог сфокусировать на мне зрение. Простите?
Генетический дефект эмбриона? Аномальное строение матки? Что-нибудь не то с плацентой? Как вы считаете? А может, во время беременности она подцепила какую-нибудь инфекцию? Или у нее шейка матки была недоразвита? А?
Я… Мистер Бойл покачнулся на стуле и не опрокинулся на пол только благодаря туго затянутому бельевому шнуру. Он восстановил равновесие и сказал: не имею ни малейшего представления.